Крамской
Шрифт:
Конечно, среди обычных изображений нищих, забитых, подавленных горем и нуждой мужиков этот должен был показаться странным.
Но Третьяков, верный друг и помощник передвижников, точно подметил: необычность, заключенная во взгляде, полном протеста, и придавала особое значение новой работе Крамского.
Получив письмо коллекционера, пожелавшего купить этюд для своего собрания, Крамской очень обрадовался. Ему с самого начала хотелось, чтобы этот «Мужик» попал в Третьяковскую галерею. А чтобы коллекционер понял, что за странность таится в написанном им крестьянине, Крамской решил подробно объяснить идею полотна.
«Мой этюд в простреленной шапке, -
Гражданский пафос, вызванный верой в силу народа, четко читался в его произведении.
– Народ-то что может дать!
– говорил Крамской в год написания «Полесовщика» Репину.
– Боже мой, какой громадный родник! Имей только уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть.
Крестьянин с уздечкой (портрет Мины Моисеева). 1883.
Иван Николаевич прекрасно увидел, понял русского мужика, готового к защите своих интересов, и показал его современникам.
УМИРАЮЩИЙ НЕКРАСОВ
Крамской волновался. Ему предстояло написать портрет поэта, который был кумиром всего его поколения - поколения демократов-разночинцев. Предстояло написать Николая Алексеевича Некрасова. Не было в тот момент в России поэта более почитаемого и любимого. Художник, как и все его товарищи, с юности воспитывался на стихах Некрасова. Вдохновенная и скорбная муза поэта пела о народных страданиях, обличала самодержавие, призывала к борьбе с гнетом и насилием, восхваляла тех, кто болел душой за народ и отдал себя борьбе за его счастье, - декабристов, Белинского, Добролюбова, Чернышевского.
Портрет поэта-гражданина, редактора «Современника», а после его закрытия - «Отечественных записок», продолжавших те же революционные традиции, непременно должен был быть написан. Это прекрасно понимал художник, понимал и Третьяков, заказавший портрет. Но сложность состояла в том, что Николай Алексеевич был смертельно болен. Крамской волновался: следовало непременно создать портрет гражданина-борца, каким всю жизнь был Некрасов, а мысленному взору художника представлялось изможденное муками лицо, потухший взгляд, безжизненно опущенные руки. Слабость, немощность - разве это должно видеться потомкам в облике знаменитого поэта? Удастся ли передать его всегдашнее горение, его творческий дух?
Задача была сложной, но требовалось ее решать. Скольких писателей и поэтов он уже запечатлел своей кистью: Толстого, Полонского, Григоровича, Гончарова, Салтыкова-Щедрина (портрет последнего сейчас писал). Именно Гончаров и Щедрин договорились с умирающим Некрасовым о сеансах, сознавая всю важность создания его портрета. Поэт дал согласие. «Может, противиться-то сил уже нет», - подумал художник, ожидавший и одновременно боявшийся отказа. И 7 февраля 1877 года отправился, нервничая, на первый сеанс.
Некрасов действительно был очень слаб. Тяжелая болезнь наложила печать на его лицо. Но когда боль отпускала, поэт продолжал писать стихи. Творческий запал не иссяк в нем. Вдохновение не покинуло. И хотя взгляд был задумчив и грустен, но то был взгляд творца, не побежденного смертельным недугом. Крамской сразу увидел это. От такого открытия стало легче. Теперь художник знал, на чем сосредоточить внимание.
Ежедневно Крамской подолгу дежурил у Некрасова, а работать удавалось лишь урывками, иногда всего по 10 - 15 минут в день. Если поэт чувствовал себя немного лучше, то появлялась возможность писать час, а то и полтора. Но это случалось редко. Оба, и портретист и портретируемый, делали все, что было в их силах. Крамской сначала набросал рисунок углем, зафиксировал его, чтоб не осыпался, начал «трогать» краской то тут, то там. Он ведь не мог писать портрет полностью у постели больного. С натуры наносил на холст основное, а остальное дорабатывал в мастерской. Главное, успеть запечатлеть само лицо, его характерные особенности.
Тот образ, который был первоначально в воображении, - Некрасов, пластом лежащий на постели, - исчез после встречи с поэтом. Крамской писал Некрасова одетым в сюртук, со скрещенными на груди руками. Третьякову художник сообщил: «Когда я начал портрет, то убедился сейчас же, что так сделать его, как я полагал, на подушках, нельзя, да и все окружающие восстали, говорят - это немыслимо, к нему нейдет, что Некрасова даже в халате себе представить нельзя…»
Портрет поэта Н. А. Некрасова. 1877.
Работа, из-за тяжелого состояния больного, двигалась медленно, с перерывами. Во время создания портрета в мастерской Крамской постоянно сверялся с фотографиями поэта, не доверяя зрительной памяти. Может, поэтому лицо Некрасова не несет маски страданий, не выглядит болезненным. Только во взгляде чувствуется скорбная задумчивость, непреходящая грусть. Но ведь Некрасова и называли «певцом гражданской скорби», поэтом «скорби и печали народной».
Уже кончая портрет, Крамской все же решил возвратиться и к своему первому замыслу: нарисовать больного поэта. Почему? Потому что в исполненном портрете не ощущался очень важный для художника и его понимания поэта момент - момент борьбы «силы духа и плоти» (помните слова Гончарова о «Христе в пустыне»?). Художнику-гражданину было важно изобразить поэта-борца, чей мятежный дух не смирился и на смертном одре. Продолжать творить для людей и в муках - это ли не жизненный подвиг?
Теперь Крамской ясно представлял себе картину: Некрасов - в постели, но не лежит неподвижно, а полусидит, прислонившись к подушкам. В одной руке - листки бумаги, в другой - карандаш. Поэт сочиняет, муза не покинула его. Его глаза, как и прежде, грустны, так ведь и думы не веселы. Может, он выведет сейчас строки поэмы «Мать», которую пишет: