Крапива
Шрифт:
– Вашэго кнэжича ищитэ в стэпи! Мэртвым!
И направил жеребца к воротам. Те так и остались настежь, по старинному обычаю: коли чужак в доме, запирать двери не моги.
Жеребец призывно заржал, и прочие кони направились к нему, подбирая седоков. И то, что шляхи уезжали, не взяв дани, было едва ли не страшнее, чем если бы разграбили деревню. Ибо значило это, что вернутся они вдругорядь, очистившись под лунным светом для большой битвы. И живых после неё не останется.
Крапива сидела у ворот, глядя, как проносятся мимо лошадиные ноги. Один из коней замедлился, с его
– Крапива? Живая?
Девица с трудом подняла отяжелевшие веки. Перед нею на корточках сидел Шатай.
– Не знаю, – ответила она.
Он усмехнулся:
– Живая!
Хотел вернуться в седло, но девица, ошалев от собственной наглости, взмолилась:
– Возьми меня с собой!
– Тэбя?
– Возьми, забери отсюда! Жизни здесь нет и не было никогда! Умоляю, увези меня в степь! Что хочешь сделаю!
– Что хочу?
Шлях, верно, растерялся. С ним прежде женщины говорили мало, а тут сразу в седло просится… А каждому шляху известно, коли в седло девицу взял, то и защищать поклялся.
– Садись, – коротко кивнул Шатай.
Медлить не следовало: друзья всё сильнее отдалялись, зато вороги собирались с силами и не прочь были порвать на части последнего оставшегося в деревне шляха.
Крапива понимала и это, и то, что саму её в дом родной не пустят после эдакого предательства. Она сцепила зубы и поднялась. Вставила ногу в стремя, и села, натянув на ладони рукава. Шатай сел позади неё и пришпорил коня.
Глава 5
Страшный сон длился вечность. В нём монстр без рук и ног тяжело и жарко пыхтел у Крапивы над ухом, наваливался сверху, душил. Она вырывалась и плакала, но монстр лишь крепче держал. Он был везде, этот монстр. Позади и спереди, и даже между ног было горячо и больно. Она сжимала бёдра и просила отпустить, но оттого становилось лишь жарче.
– Не тронь… Не тронь…
Но монстр хрипел и тяжёлое дыхание его забиралось под одежду.
– Пусти, не мучай!
Но он лишь сильнее сжимал ей локти.
– Моеэй станэшь… Моеэй, – шептал монстр. – Станэшь виться змэёй… Кричать… Просить…
Крапива закричала и… проснулась. Ночь была темна и густа, не сразу поймёшь, где небо, где земля. Монстр же под Крапивой был живым, большим и горячим. Она дёрнулась, и что-то обхватило её за плечи. Девка забилась, силясь сбросить пелену кошмара. А потом вспомнила.
Битву в деревне и кровь; пламень и рассыпающиеся под сапогами угли; звон металла, крики и коня, на котором просила Шатая увести себя в степь.
Шатай сидел позади и тихонько пел. Была то ласковая и нежная песнь, каковые складывают для любимых, но кошмар сделал её угрозой. Он придерживал её, чтобы не свалилась, и Крапива испугалась, что хвороба больше не защищает её от жадных ладоней. Лишь после смекнула, что кто-то обернул её плотным одеялом, лишив свободы, оттого таким страшным сделался сон. Она тихонько позвала:
– Шатай!
– Нэ спишь большэ?
– Где мы?
Шлях вдохнул сладко и глубоко.
– Дома. Напугалась?
Травознайка напугалась мало не до смерти ещё в Тяпенках. Нынче же, уразумев, что сотворила, и вовсе как дышать забыла. Напросилась со шляхами! В Мёртвые земли! Сама напросилась!
– Что молчишь?
Крапива выдавила:
– Да…
– Нэ бойся. Нэ дам в обиду.
Руки его держали поводья и покоились по обе стороны от девичьего тела навроде объятий. И оттого делалось ещё хуже, хоть спрыгивай наземь да бегом беги. Но справа и слева ехали ещё шляхи – всё племя Иссохшего Дуба, за вычетом погибших. И один из них вёз пленника. Власу доля выпала всяко страшней, чем Крапиве, но жалеть его не выходило. Княжича разве что к Хозяйке Тени отправят, а вот что удумают сделать с девицей, ещё неизвестно.
– Меня тронуть нельзя. Хворобная я… – на всякий случай напомнила Крапива.
– И что жэ?
– Если… – Голос сорвался на писк, но девка докончила: – Если станешь меня неволить, колдовство…
– Козлиное дэрьмо! – выругался Шатай. – Как смеэшь, жэнщина, такоэ говорить?!
Крапива вжала голову в плечи. Ударит? Сбросит с коня и затопчет? Шатай плюнул на две стороны, как водилось за их народом, ежели кого-то сильно оскорбили.
– Сказал бы такоеэ муж, я развэсил бы сушиться на вэтру еэго кишки!
– Прости… Я не научена вашим обычаям.
Ярость кипела в голосе, но Шатай как мог смягчился.
– Я нэ похитил тэбя. Ты поехала сама. По доброй волэ. С чэго бы мнэ принуждать тэбя к чэму-то?
Кабы не видала Крапива своими глазами, что творят дети Мёртвых земель в бою, обрадовалась бы. Шляхи чтили женщин едва ли не наравне с богами, а касаться их могли лишь с дозволения. Прежде травознайка не ведала, отчего односельчане страшатся такого народа. Но нынче поняла мать и Матку, молящих срединного княжича о защите. Хотя что уж, Власова дружина принесла Тяпенкам не меньше бед.
– Вождь дозволит мне остаться в племени?
Шатай пожал плечами.
– Ты жэнщина. Разве вождь можэт что-то тэбе воспретить?
Откуда-то сбоку раздался сдавленный стон, а потом крик и звук, словно уронили мешок с мукой. Затем брань:
– Срэдинный выродок!
И удары. Крапива вцепилась в конскую гриву: лишь один срединник ехал вместе с племенем. По темноте было не разглядеть, зато звуки разносились далеко: кого-то жестоко били ногами, а после помочились.
– Убили… – прошептала Крапива.
– Нэ-э-э. Много чэсти. Он нэ заслужил быстрой смэрти. Эй! Ты что, плачэшь? Почэму?
– Д-день трудный…
Ровно в тот же миг прозвучал приказ:
– Прэвал!
Шатай хлопнул травознайку по спине, и та едва не вылетела из седла.
– Вот и отдохнёшь! А послэ отвэду тэбя на поклон к вождю.
***
Ночи в мёртвых землях были так же холодны, как жарки дни. Шляхи развели костры и подкармливали их сухим навозом, от чего по равнине стелился едкий дым. Деревьев, столь милых сердцу травознайки, стало меньше, хоть ехал отряд никак не дольше одной ночи. Но не шумела над головой листва, не играл ветер свою песнь на струнах ветвей. Лишь шёпот безжизненных сухих кореньев слышала та, что привыкла говорить с травами.