Красавчик

Эме Марсель

— Нет-нет. Было бы глупо. Да и потом, как я теперь понимаю, даже если бы твои намерения и не были так уж чисты, это бы еще ничего не значило.

— Так в чем же дело?

— Все это, конечно, так. И никаких новых причин сомневаться нет, тут ты тоже прав.

Дядя Антонен умолк и, задумчиво упершись взглядом в мой галстук, принялся теребить кончики усов. Я с замиранием сердца дожидался итога его размышлений. Наконец он вздохнул и, не поднимая глаз, словно подчиняясь неприятной необходимости, произнес:

— Но все равно, Рауль, все равно. Чтобы у кого-нибудь ни с тою ни с сего вдруг стало чужое лицо — так ведь не бывает. Ни один нормальный человек в это не поверит.

Последняя надежда рухнула. Вера в абсурдное зиждется на благодати, которую поддерживает в

человеке некая непостижимая сила. Стоит действию этой силы по какой-либо причине прекратиться, и все — утраченной веры не вернет никакая логика. Наверное, дядя понял, что эта благодать оставила его. И как мне показалось, почувствовал себя обнищавшим и униженным. Он бросал на меня робкие взгляды, словно мучимый совестью перебежчик, сознавая свое вероотступничество и стыдясь его. Высказаться определенно он так и не решался. Несколько раз он заводил речь о Жюльене, и я понял, что он вознамерился встретиться с ним. Вынудив его признаться в этом, я тут же предложил свести их друг с другом.

— Вообще-то это не в моих интересах, — сказал я со вздохом, — ну да ладно. По крайней мере, все будет в открытую, и я смогу постоять за себя. Пора наконец решительно объясниться. Я не надеюсь убедить вас, но, может, вы хоть беспристрастно выслушаете меня. О большем я и не мечтаю.

Дядя стал с жаром уверять меня, что это только для очистки совести. Мы назначили встречу через день в одном ресторане около площади Звезды и разошлись.

Разумеется, являться на это свидание я не собирался. Просто нужно было выгадать время, иначе дядя, чего доброго, связался бы с Жюльеном сам, прямо завтра, и рассказал бы ему все, что знал, а уж Жюльен сумел бы воспользоваться этими сведениями. Ведь охота за мной наверняка уже началась. Ясно, что после беседы с Люсьеной подозрения Жюльена стали более определенными: она не могла не узнать меня в описании опасного маньяка, выдающего себя за Рауля Серюзье. А это было немаловажным открытием для Жюльена. Выходит, я не только потеснил позиции Рауля в семейной жизни, но еще и подбираюсь к его делу. Тут уж впору обращаться в полицию. Хорошо еще, что Жюльен, видимо, полагал, что я в Румынии. Письма с бухарестским штемпелем достаточно убедительны. Но ведь он мог и учуять обман, особенно если Люсьена сообразит, что в день моего отъезда ни разу не видела меня в лицо. Впрочем, вряд ли она вспомнит. Да и госпожа Бюст клятвенно подтвердит, что видела меня собственными глазами.

Как бы то ни было, Жюльен еще не знает, где я живу.

Люсьене я дал фальшивый адрес, и даже если это уже вскрылось, пройдет никак не меньше двух дней, прежде чем будет обнаружено мое пристанище на улице Коленкура. Конечно, неплохо бы сменить квартиру завтра же утром, но не мог же я уехать из этого квартала, а то и вовсе из Парижа, не повидав еще раз Рене и не попытавшись забрать с собой ее и детей. Кузина должна была вернуться в Блуа на следующий день, в четверг, и мы уже сговорились встретиться в тот же вечер. Рене будет ждать меня после девяти, когда заснут дети. В это же самое время в кафе Жюно меня будет ждать Сарацинка, но свиданием с ней я решительно, хоть и не без сожаления, пожертвовал ради Рене.

Я пошел домой верхними улочками Монмартра, чтобы подойти к своему перекрестку со стороны идущей под уклон улицы Жирардона, где легко спрятаться; а вдруг Жюльен уже знает, что адрес, который я назвал Люсьене, ложный, и решил выследить меня, устроив засаду возле дома Рене. К счастью, на улице Коленкура никого не было. Я заметил, что в крайнем балконном окне нашей квартиры на пятом этаже, то есть в спальне, горит свет и распахнуты ставни. Это в одиннадцать-то часов вечера. На площадке шестого меня ждала Рене.

— Я увидела вас с балкона, — сказала она.

— А как же кузина?

— Она в кино. Мы взяли два билета, а в последний момент у меня возьми да и разболись голова. И Жанетта пошла с няней. Но вы вернулись так поздно, что от моей болезни не будет никакого проку.

— Если бы я знал!

Мы вошли в мою холостяцкую квартиру. Все еще переживая отступничество дяди Антонена, я почти не слушал Рене и думал о своем. До сих пор я еще не испытал в полной мере всего, что уготовано мне моим превращением. Только теперь, когда все спутники прежней жизни оставят меня, я пойму, что значит одиночество. И тяжкий старческий вздох вырвался из моей груди.

— Что с вами?

— Ничего, — ответил я и снова вздохнул. — Знай я, что увижу вас сегодня вечером, я бы приготовился к разговору. И ведь я весь день думал о вас, задавал себе уйму мучительных вопросов, а сейчас не могу собраться с мыслями. Задать бы все эти вопросы вам, да так, чтобы заставить отвечать напрямик: да или нет. Потому что ваши слова «не знаю» можно истолковывать и так, и эдак.

— Я предвижу, Ролан, к чему сведутся все ваши вопросы: вы уличите меня в том, что я сама себе противоречу. Но будьте справедливы ко мне и ни о чем не спрашивайте: я и так отдаю вам все, что могу. А что до противоречий, так ведь они входят в правила нашей с вами игры. И вы понимали это еще раньше, чем поняла я.

Такое начало позволяло догадаться, что последует дальше. Моя жена не изменилась. Я с удовлетворением видел, что к ней вернулось благоразумие замужней женщины, матери семейства. В глазах ее ясно читалось: я люблю тебя, но любовь любовью… Продолжать уговоры было бесполезно. Новое обличье делало свое дело и неотвратимо подчиняло себе мою жизнь. Люсьена и дядя Антонен уже отреклись от меня, теперь настала очередь моей жены.

— О чем вы задумались? — спросила Рене.

— Не скажу — вы сами только что запретили мне говорить об этом. Как вашей кузине понравился Париж?

— Ну хорошо, задавайте ваши вопросы, юноша. Вам смешно, что я вас так называю? Что поделаешь, мне ведь скоро исполнится не тридцать, как я вам говорила, а все тридцать пять. У меня семья, дети. А вы — милый юноша, живущий в Париже без году неделя на средства родителей, от которых ему вздумалось уехать. Может, они хотели помешать вам жениться на какой-нибудь барышне из магазина, и когда вам взбрело в голову поехать в Париж, они подумали: «Почему бы и нет? Он забудет ее». Вы даже не знаете и никогда не узнаете, сами ли вы сели в поезд или вас посадили папа с мамой. Все решилось так быстро, что вы не успели захватить ни свой гербарий, ни коллекцию бабочек, ни барышню из магазина. А в Париже вы превратились в натуралиста и покорили замужнюю женщину. Примерно так обстоит дело. Если я и ошибаюсь в деталях, это неважно. Милый мой, мне бы так хотелось закрыть глаза, забыть все, что нас разделяет, все, что против меня. Но вы юнец. Я должна была предвидеть, что одной любви вам скоро станет мало. Вам надо все знать, всем владеть, вы добиваетесь как раз того, что больше всего вредит любви, гасит ее, того, что я не выставляла наружу, о чем умалчивала. Я говорила вам, что мой муж — человек грубый, заурядный, что мне с ним плохо. Уверять любовника, будто он единственный и бесподобный, и тактично помалкивать о том, что ты, как всякая женщина, ладишь со своим благоверным, делишь с ним житейские радости и горести, — это ли не верх деликатности, да-да, не спорьте, так оно и есть! Вам бы, как воспитанному молодому человеку, понять, в чем ваша роль, и по возможности подыгрывать мне. А вместо этого вы несетесь закусив удила, только потому, что вам, видите ли, померещилась тень моего мужа, между тем как он, бедняга, сидит себе в своем Бухаресте. Вы ставите мне в упрек все: и Жанетту, и Рауля. Да, у моего мужа есть имя, хоть я никогда прежде не называла его вам, его зовут Рауль. Со вчерашнего дня вы смотрите на меня как на изменницу, Ладно же, задавайте ваш вопрос. Что — расхотелось? Нет уж, теперь спрашивайте: «Любите вы меня в конце концов или нет?»

Я невольно улыбнулся: хоть все складывалось не слишком весело для меня, но Рене была великолепна.

— Вы правы, — сказал я, — и хотя мне ни много ни мало тридцать восемь лет, я даже не юноша, а совсем дитя. Вопросы, которые я собирался вам задать, действительно глупые. Впрочем, вы не совсем угадали: любите вы меня или нет — это не главный из них. Я хотел спросить, согласны ли вы поехать со мной на край света. Понятно, теперь я этого не сделаю, однако, признайтесь, такой вопрос только украсил бы любой роман.