Красавчик
Шрифт:
— Заехал тоже! — насмешливо прервал он приятеля: — Заработай, попробуй! Много ты наработаешь у этого барина, как бы но так… Знаю я этих длинноволосых!
Презрительный жест, которым сопровождалось последнее замечание, словно осадил Красавчика. Смутная тревога проникла в его душу.
— А что ты знаешь? — робко, точно боясь за крушение своих надежд, осведомился он.
Митька уже сердито нахмурился.
— А то, что карман-то у них пустой, резко отрезал он. Знаю я, шманал ведь. Шманать-то их легко, правду сказать. Иною обшаришь со всех концов, а он и не чует, точно
18
Часов.
19
Украдешь.
И Митька сплюнул, выражая этим свое полное презрение «длинноволосым», у которых трудно было поживиться чем-нибудь карманнику.
Слова Митьки внесли долю разочарования в душу Красавчика. Он знал, что Митька ничего не говорит зря, и приуныл.
— А может не все они такие, выразил он робкую надежду Барин-то, кажется, не из таких, чтобы зря болтать. К чему бы ему надувать-то?
— Может быть этот и богатый, черт его знает, — сумрачно согласился Митька. Портсигар у него кажись всамделе настоящий скуржевый. [20] В угрюмом взгляде Шманалы проскользнуло что-то лукавое. Он сунул руку за пазуху.
20
Серебряный.
Красавчик, весь захваченный мыслью о предстоящем заработке, забыл о портсигаре. Теперь вспомнил и движение Митьки точно пришибло его. Он широко раскрытыми глазами следил за Митькиной рукой и краска начала сбегать с его лица.
— Ты… ты… украл? — с трудом прошептал он, словно выпутывая слова из чего-то плотного, тяжелого, придавившего их.
Митька самодовольно ухмыльнулся.
— Понятно.
И добыл из-за пазухи портсигар.
У Красавчика и руки опустились. Он побледнел и печально понурился. Ему казалось, что сердце его начинает холодеть.
— Все пропало теперь, все пропало… — шепнули его побелевшие губы, и он отвернулся, закусив нижнюю губу… Горький клубок подкатывался к горлу.
Митька, поглощенный рассматриванием портсигара, не заметил, что творилось с Красавчиком. Он раскрыл портсигар и, найдя пробу, с довольной миной захлопнул его.
— Скуржевый, — одобрительно вымолвил он, — целковых 20 стоит, а то и больше. Посмотри-ка, Красавчик.
Но Мишка и головы не повернул, точно не слыхал друг. Это слегка озадачило Митьку.
— Миша! — позвал он.
Никакого ответа. Рука Красавчика нервно ломала какую, то щепку, и он делал странные движения, словно безуспешно старался проглотить что-то, застрявшее в горле.
— Миша! — снова позвал Митька уже несколько робко.
Красавчик нехотя обернулся. Губы его дрожали, и в глазах, затуманенных слезами, светился немой печальный укор. Взгляд этот проник в душу Митьки, и что-то тревожное шевельнулось в ней. Митька почувствовал себя виноватым.
— Чего ты? — пробурчал он, вертя в руках злополучный портсигар.
— Ничего… Сам знаешь… Теперь… теперь уж ничего не заработать у этого барина… Эх, Митя…
Горло совсем перехватило… Слезы покатились из глаз. Красавчик кинулся лицом в траву.
Митька растерянно вертел в руках портсигар, не смея почему-то взглянуть на приятеля. Он слышал глухой плач, и жалость к другу шевелилась в душе. В ушах его еще стоял веселый говор Красавчика, мечтавшего о честном заработке, и Митька вдруг почувствовал себя гадко: в нем шевельнулось сознание совершенного скверного поступка. И странным было это чувство: никогда еще Митька не переживал ничего подобного.
Он робко взглянул на распростертого Красавчика. Плечи того судорожно вздрагивали, волосы сбились, и в них запутались тонкие грязные пальцы. И среди сияющей торжественной природы такой несчастной и убитой горем казалась эта маленькая хрупкая фигурка, что совсем-совсем скверно стало на душе у Митьки. От жалости защекотало что-то в горле, и Митька окончательно почувствовал себя преступником. Он насупился пуще прежнего и нерешительно пододвинулся к Мишке.
— Миша, — дрогнувшим голосом произнес он, дотрагиваясь до плеча друга.
Тот дернулся так, словно желая скинуть с себя Митькину руку. Митька виновато отдернул ее.
«Эх, все хорошо было, нанес же черт этого барина, — со злобой подумал он и добавил: — А меня-то тоже дернула нелегкая!»
Впервые в жизни он не чувствовал удовлетворения от удачной кражи и не мог гордиться своим подвигом. Горе друга переворачивало душу. Митька кусал губы, не зная, чем утешить Мишку, и на чем свет стоит клял себя.
— Миша, брось реветь-то, — снова вымолвил он. — Мы уладим это как-нибудь… Не знал я право, что так выйдет…
И виноват ли ласковый голос, которым это было сказано, или обещание уладить дело подействовали на Красавчика, но он повернул к приятелю заплаканное лицо. Глаза взглянули вопросительно из-под влажных от слез ресниц.
— Устроим, верно устроим, — повторил Митька, — не плачь только, Красавчик. Мы сделаем все… Эх, право нелегкая меня дернула спулить портсигар!
— Зачем это ты?
От упрека снова сделалось скверно на душе. Митька отвел взгляд от товарища.
— Так просто… по привычке…
— А говорил, что не будешь шманать… И теперь вот мне нельзя идти к барину.
Странное, совсем непривычное чувство шевельнулось в Митькиной душе. Это было раскаяние и искреннее желание исправить совершенное. Он не мог выносить укоризненного взгляда товарища и хмуро глядел на озеро.
— И если бы барин поймал тебя, — продолжал Митька, — ну что бы тогда было?
В этих словах слышалась просто тревога, бескорыстная тревога доброго друга за участь друга. Это было уж слишком для Митьки. Сердце его сжималось и на глазах проступила подозрительная влага.