Красавец горбун
Шрифт:
Быть может, Аллах милосердный услышал его безмолвную молитву, ибо мальчик не стал читать свое творение. Более того, он вдруг пристально посмотрел на Бедр-ад-Дина и спросил:
– А почему ты, удивительный двойной человек, расспрашиваешь меня?
– Как ты меня назвал, юный поэт?
– Я назвал тебя, двойной человек, двойным человеком. Ведь ты одновременно и стар и молод, и проницателен и глуп, и силен и немощен, и труслив и отважен. Более того, горб твой прозрачен и видны сильные плечи…
– Что ты сказал? Прозрачен? Как же это может быть?
Бедр-ад-Дин испугался слов
«Быть может, дело в том, что этот отрок тронулся рассудком. Быть может, дело в том, что он поэт… Странно, но только ему удалось увидеть вещи такими, какими они есть. А не такими, какими кажутся…»
Пока Бедр-ад-Дин размышлял об этом, юноша, еще раз пристально посмотрев на собеседника, свернул свой свиток. Молчание гостя чем-то насторожило мальчика, и потому он, чуть сутулясь, повернулся и ушел по садовой тропинке.
Макама восьмая
О, как удивился бы прохожий, если бы в этот час заглянул в окна дворца визиря города Искандера Двурогого, прекраснейшего из городов земли Кемет, великолепной Александрии!
Да и было чему удивиться. Ибо не каждый день видишь самого всесильного визиря Салаха, прозванного Суровым, стоящего босиком на узорчатых плитах пола. И не каждый день слышишь, как рыдает в глубине сада его единственная и любимая дочь, несравненная Фарида.
– О нет, отец мой! Даже не произноси при мне этих слов! Этого не будет никогда! Слышишь? Никогда!
Увы, Фарида унаследовала красоту и нежность матери, но характер ей достался от отца. Ибо никогда, слышишь, о Аллах милосердный, никогда не меняла девушка своего мнения. Случаев же, когда строптивицу удавалось уговорить, было так мало, что их можно было бы пересчитать по пальцам на руках. И пальцев более чем хватило бы.
Сейчас же страсти разгорелись не на шутку. Ибо отец попытался добиться от дочери повиновения. Должно быть, сам Салах уже жалел о том, что позволил себе повысить голос на дочь, но, увы, теперь сожалеть было поздно, и скандал разгорелся с невиданной силой.
Некогда визирь Салах думал, что понимает свою дочь. Во всяком случае, он всегда защищал малышку от гнева матери (частенько справедливого, положа руку на сердце). Малышка росла, хорошела, но характер мягче не становился. И – о Аллах, как можно было такое допустить! – вскоре единственным человеком, кого слушала Фарида, осталась старая нянька, Зухра. Она души не чаяла в девушке, и та обожала свою защитницу. Увы, старуха рассказывала малышке слишком много сказок. И все со счастливым концом. Там герой обязательно находил свою большую и единственную любовь. Вот и взбрело Фариде в голову, что и она должна найти себе такого человека. Что ее обязательно ждет такая судьба, что суждена ей Любовь.
Фариде шел уже восемнадцатый год, но она, увы, оставалась в отцовском доме. И Салах, и его жена уже перестали бояться, что дочь останется одна; они смирились с этой безрадостной мыслью, устав бороться с упрямством, уговаривать и расхваливать женихов. Да и женихов становилось все меньше. Ибо девушка в восемнадцать уже не такой лакомый кусочек – а жена получится из нее и вовсе скверная.
Но тут, о счастье,
Как ругал себя иногда Салах за то, что позволил дочери и сыну наместника расти вместе! Ведь теперь Фарида вовсе не могла взять в толк, почему этого прыщавого мальчишку она обязана вскоре назвать своим мужем. Она не постигала высоких соображений, которые обуревали отца. Ей было непонятно, чем же так понравился ее отцу и матери этот несносный Самир.
Сам же сын наместника был влюблен, более того, болен этой любовью. Не было для него девушки желаннее, красивее, нежнее, мудрее, чем прекрасная Фарида. Всех во дворце он утомлял своими стихами, сложенными во славу дивных глаз, тонкого стана, нежных рук и манящих уст дочери визиря. Но увы, та отвечала ему лишь тычками и насмешками. Для нее Самир так и остался сопливым и прыщавым мальчишкой. И менее всего он подходил на роль мужа, защитника и повелителя.
– Скажи мне, о мой великий и мудрый отец, почему я должна немедленно отдать свою руку этому отвратительному Самиру? Что в нем такого необыкновенного, что вы с матушкой день и ночь пытаетесь меня убедить немедленно согласиться на этот брак? Объясни мне, отец!
Так вновь и вновь повторяла Фарида. Салах, приободрившись, как-то попытался ей ответить:
– О дочь моя! Я думаю, что, во-первых, тебя в этом разумном шаге должны убедить государственные соображения…
Но Фарида перебивала его.
– Я не желаю ничего слышать о высших, государственных и прочих дурацких соображениях! За него же должна буду выйти я! Я, отец, а не вы с матушкой!
– Но, Фарида, разве ты не понимаешь, что лучшего мужа не стоит и искать! Мальчик умен, хорошо воспитан, его отец – наместник самого халифа…
– Отец, да не будь же ты смешон хоть сейчас! – Увы, временами Фарида была удивительно непочтительна, но тут уж ничего нельзя было поделать. И визирю оставалось только радоваться, что эти жаркие споры не слышны никому, кроме его жены. – Единственное достоинство этого унылого, прыщавого, слабого и скверно воспитанного мальчика в том, что его отец – наместник. Но для меня это не достоинство. Запомни, отец, запомни и ты, матушка, что я ищу настоящего мужчину. Человека, который готов будет ради меня свернуть горы, снять с высоких небес звезду, оседлать крылатого коня! Человек, который полюбит меня великой любовью. Ибо это, слышите, мои добрые родители, это и будет счастье моей жизни!
Визирь, конечно, понимал, что движет дочерью. Но он устал быть отцом этого несносного существа и тайком уже мечтал о том дне, когда его дочь наконец выйдет замуж.
Но настал тот день, когда отцовское терпение лопнуло. И Салах попытался принудить дочь к послушанию. Увы, но дочь и не подумала сменить гнев на милость. И вместо послушного «повинуюсь, о мой отец!» Салах вновь услышал сухое «нет».
И тут Салах словно сошел с ума. Его мудрость, выдержка, разум, похоже, в этот день так и остались в парадных покоях наместника. Гнев застлал ему глаза.