Красавица и генералы
Шрифт:
Старик ради гостя нарядился в синюю шелковую рубаху. Ему тоже хотелось похвалить Макария, и для этого он поведал всю свою историю: как он пришел на шахты и выбился в люди.
– Казаки - тупые хозяева! К простору привыкли, - заявил Родион Герасимович, потом настороженно спросил: - Извиняйте, вы, может, из казацкого сословия?
– Казацкого, - усмехнулся гость.
– Да как же так! - Хведоровна в сердцах ударила ладонью по столу. - Ты чего казаков зацепляешь? - Ради гостя она накинула на плечи нарядный платок, по-старинному называемый торкич.
– А и разные бывают казаки, - сказал Родион Герасимович. -
Корреспондент поддержал Родиона Герасимовича, поинтересовался его курами и, отодвинув тарелку, принялся записывать в книжечку: о ведении дедом авиатора культурного хозяйства.
– Чтобы летать, - волнуясь, сказал Родион Герасимович, - нужно, чтобы кто-то и того... я правильно говорю?.. Чтобы мы тут сидели! А то сманивают у меня работников. Поденная плата на шахтах летом до двух рублев доходит, для дурней дюже соблазнительно. Они думают, коль за два рубля четыре курицы купить можно, то лучшей доли уже не надо.
Корреспондент закрыл книжечку. Макарий собрался возражать деду, но не знал, как это деликатнее сделать.
– Да! - произнес гость. - Дайте время! Мы покажем всем недругам такой русский роман, который они не ждали.
Родион Герасимович не понял.
– Каймачку покушайте, - предложила Хведоровна. - Жирный, духовитый... Никаких недругов у нас нет, хто вам такое сказал?
– Есть недруги, хозяйка! Молите Бога, чтоб Макарию Александровичу не пришлось идти на войну.
– С кем война? С англичанкой? - Родион Герасимович чуть ли не обрадовался и принялся ругать иностранцев, которых понаехало во множестве и англичан, и французов, и бельгийцев. Он вспомнил, как вооруженные железными цепями английские мастера разогнали огромную толпу бастующих шахтеров и заводских. До сей поры он испытывал оскорбление национального чувства: почему кучка невозмутимых Джеков смогла побить православных? Почему иностранцы кругом засели - в "Юнионе", в Новороссийском обществе и вообще всюду? Война бы их повытрясла из русских щелей!
Родион Герасимович рассуждал с вполне определенным патриотизмом, но без всякого размышления.
Услышав его сердитую речь, корреспондент понял, что перед ним не образцовый культурный хозяин, а малограмотный мужик-куркуль. Корреспондент разгорячился, заявил, что плохо нас учили, что только слепой не замечает, какая Россия дикая и малокультурная страна и что с татарского ига до отечественного ига помещиков-крепостников не было в ней большой жизни. Война, продолжал он, это не одно пушечное мясо, но прежде всего культура и дисциплина. Вот если в сельском хозяйстве большинство достигло бы такого порядка, как здесь у Игнатенковых, тогда бы иностранцы полетели с нашей земли как полова с ветра.
– А порядок у вас потому, - сказал корреспондент, - потому, что вы производите для продажи, а не для себя. Ежели для себя - нет нужды в усовершенствованиях, глядели бы на небо да чухались. А так вы тот же иностранец, даром что русак.
– Каймачку! Каймачку! - повторила Хведоровна.
Гость взял горшок с широким горлом, именуемый глечиком, и стал есть каймак деревянной ложкой.
Родион Герасимович встал из-за стола, сказал жене:
– Покажешь им, ежели пожелают, все хозяйство. Чтоб Павла корзинку яиц и курчонка приготовила. - И, не прощаясь, вышел из горницы.
В газете появилась статья обо всех Игнатенковых: деде, отце и внуке, причем там говорилось, что не надо задаваться вопросом, почему так они разнятся, а надо приветствовать среди суровых условий, где думают либо о наживе, либо о карьере, либо уже ко всему остыли и "пишут бесконечную пульку", рождение этого юного порыва летать на аэроплане. Хотя фамилия Игнатенковых не называлась (написано было так: "господа И-вы"), ни у кого не вызвало сомнений, о ком идет речь. Во всей Донской области вряд ли была вторая семья, где бы дед занимался птицеводством, сын служил старшим штейгером на русско-бельгийских шахтах, а внук сбежал из Петербургского горного института на авиастроительный завод. И вдобавок, где бы мать юноши занималась народным образованием.
Автор статьи философствовал: пока мы созерцали звезды, упражнялись в словесности и искали нравственность в мужике, действительность выдвинула совсем неожиданного героя - он лишен предрассудков сельского хозяина, не привязан ни к какому месту, и оторванность его от стихийной природы делает его умственно более гибким и свободным.
Макарию было стыдно это читать. Зато дед был доволен: корреспондент отметил изумительный вкус свежих яиц.
– Бог не без милости, казак не без счастьям, - посмеивался он и выхвалялся перед Хведоровной своей оборотистостью.
Родители отнеслись к статье равнодушно. Они уже настолько остыли друг к другу, что идея рода и семьи, которая сквозила между строк, не доходила до них. Возвращение сына мало что могло изменить в отношениях Александра Родионовича и Анны Дионисовны.
В субботу, когда Александр Родионович привозил младшего сына Виктора, они чуть-чуть оттаивали. Тринадцатилетний мальчик жил в пансионе, который содержал директор частной гимназии.
Хведоровна нет-нет да и посылала по адресу "дворянки" всяких чертей. Тогда Виктор натягивался, краснел и просил бабку замолчать.
– У, "пся кров" в тебе говорыть! - усмехалась Хведоровна, но на время оставляла "дворянку" в покое.
Летом Виктор жил на хуторе и работал по хозяйству, во- зил в поселок яйца и кур, ездил верхом, караулил коршунов. Сын Павлы Миколка был Виктору верным Санчо Пансой.
В воскресенье Анна Дионисовна распорядилась накрывать стол в саду под грушей. Стояла жара, в доме было душно.
Она надела кремовое платье с открытым воротом и рукавами, едва закрывавшими локти, и попросила сыновей одеться понаряднее.
Виктор оделся в белую рубаху и синие шаровары с красными лампасами, превратился в настоящего казачонка.
– Вылитый чиг! - сказал Макарий, с удовольствием оглядывая его.
– Мы казаки! - гордо ответил мальчик.
– Ну какой же ты казак? - улыбнулся старший брат. - Дед - кацап, бабка наполовину хохлушка, мать - наполовину полячка.
– Все равно казак! У нас земля казацкая.
Макарий засмеялся. За ним, скорее, был Петербург и гатчинское небо, а на хуторе он чувствовал себя временным жильцом.