Шрифт:
Глава первая
Со стальным звоном лопнула нервюра на левом крыле. Аппарат летел на высоте семидесяти метров. Он качнулся, и тут же лопнула нервюра на правом. Макарий отпустил ручку управления, и биплан стал снижаться. Лопнула еще одна нервюра. Нижнее крыло прогнулось. Вот-вот аппарат должен был развалиться. Макарий глядел на серо-зеленое летное поле, красные крыши домов, речку, укрытую в ивняке. Отпустил ручку сильнее. Сверху земля не казалась твердой, но он знал, что она твердая и убьет его. А страха еще не было. Аппарат летел, трещал
В нескольких метрах над полем биплан стал разваливаться на куски. "Падаю", - подумал Макарий.
В последнюю минуту он увидел родной угол и белесый шелк ковыля на казачьей стороне.
Он должен был погибнуть, но судьбе было угодно сохранить до поры до времени жизнь юному авиатору. Возможно, ему представлялся шанс жениться, чтобы отдать должное физической природе, оставить после себя ребенка, а уж потом делать с собой, что вздумается.
Макарий возродился, были сломаны правая нога и четыре ребра, и появился страх. Когда он атеррировал, а попросту говоря гробанулся на землю, никакого страха тогда не было, словно он в падении оторвался от сего чувства.
А теперь, поезд вез его на юг, к домашним божествам, по которым он соскучился в северной столице и с которыми сейчас ждал встречи.
По мере приближения к югу лесов становилось меньше, и начинали проглядывать степные просторные черты. Хлебные нивы уже почти все стояли скошенными, ярко блестели стерней на солнце. Лишь изредка попадались запоздавшие мужики, косившие хлеб косами, по-южному. Макарий Игнатенков возвращался в поселок Дмитриевский Таганрогского округа области Войска Донского, к отцу и матери. Родители мечтали видеть его университантом, благо до Новороссийского университета в Одессе было не так уж и далеко. Но он предпочел Петербургский горный институт, да и оттуда ушел на авиационный завод "Первого Российского Товарищества воздухоплавания Щетинина и К" рабочим в сборный цех. При заводе была авиационная школа, куда он записался учеником. Домой не сообщал, зная, что, если сообщит, могут даже и от дома отлучить. И вот пока что долетался. Вагон качает. Под полом непрерывно стучит, гремит. Кажется, вот-вот завалится. В купе еще трое мужчин. Вид у них солидный, и разговоры тоже солидные: кто лучше - русские промышленники, иностранцы или евреи? Старый горный инженер с красным лицом и седыми висками говорит, что лучше всего иметь дело с евреем: этот, кроме процента за свою ссуду, ни на что не претендует, зато наш брат три шкуры с тебя сдерет и еще заставит у себя в ногах валяться, чтобы насладиться властью.
– Вот твердили: Русская Америка, да не вышло здесь Америки - кругом родимая азиатчина! - Инженер, по-видимому, от этих слов получал какое-то горькое удовольствие.
Священник и молодой казачий офицер думали по-другому, стали упрекать горняка в отсутствии патриотизма.
– Мы слишком смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, - заявил священник.
– С Петра Великого не смеем поставить русского хотя бы вровень с каким-нибудь Джоном, а ведь жестоко с ними соперничаем, - ответил ему инженер.
Получалось, что священник был на его стороне и осуждал отечественные порядки.
Хорунжий не дал священнику уточнить насчет Петра Великого и, улыбаясь дерзкой улыбкой, блестя белыми зубами из-под черных усов, высказался в пользу культурных иностранных промышленников, с которыми лично знаком, ибо часть имения его батюшки арендовалась ими под шахторазработки.
Это известие произвело на попутчиков не очень хорошее впечатление: он помещик, представитель феодального сословия, а они безземельные труженики, может быть, даже прогрессисты.
Инженер молча развел руками, показывая, что слова здесь не нужны.
Хорунжий продолжал развивать свою мысль, что благодаря Джонам и Карлам в России бурно развивается промышленность, но в любой момент у них можно будет выкупить контрольный пакет акций и дать пинка.
– Да уж! Контрольный пакет! - буркнул священник. - Я сам, с вашего позволения, на паях с одним господином владею шахтой.
– Вот вам - Русская Америка! - весело вымолвил хорунжий. - Попы и те сделались промышленниками.
– Покудова они нас в угол зажали, - сказал священник. - Пока солнце взойдет, роса очи выест. Все позахапали проклятые Джоны! Ни кредита настоящего не получишь, ни сбыта не найдешь! За кредит кланяемся Абраму, за сбыт - Джону. Черт бы их побрал всех вместе!
Священник в сердцах стукнул по лавке большим толстым кулаком. Потом положил руки на колени и несколько раз сжал и разжал кулаки.
– Что, отец, допекло? - спросил инженер, усмехаясь.
Священник что-то рыкнул и ничего не ответил.
– Не отчаивайтесь, - решительно и самоуверенно сказал хорунжий. - У меня знакомый служит в горном департаменте - конъюнктура, говорит, самая благоприятная. И вообще, господа, нынче все так быстро меняется, времена для промышленности очень хорошие.
Его речь не была похожа на казацкую, а скорее - на речь образованного промышленника или государственного служащего.
Макарий в разговоре не участвовал, ибо все трое, севшие в Харькове, были чем-то связаны друг с другом, а он был сам по себе.
В окне проплывали степные дали, балки, заросшие терновником и лозой, одинокие свечки тополей.
Макарий уже составил себе впечатление о каждом из попутчиков, а они, поговорив, обратились за тем же к нему. Он объяснил, что палочка - это оттого, что он попал в аварию и сломал ногу. Что за авария? Упал с аппаратом, но слава Богу - обошлось. Сперва никто не поверил, что Макарий авиатор.
– Чудеса! - потом вымолвил священник, разглядывая маленькую книжечку, в которой была вклеена фотографическая карточка Макария и удостоверялось, что Международная воздухоплавательная федерация и Императорский Всероссийский аэроклуб присвоили Игнатенкову Макарию Александровичу звание пилота-авиатора.
– Макарий - это имя означает "блаженный". Не было ли в вашем роду лиц духовного звания? - спросил священник, взяв книжечку.
– Дайте же поглядеть! - нетерпеливо произнес инженер.
Священник отодвинулся от него, продолжая рассматривать свидетельство.
– Ух ты! - воскликнул инженер, наконец получив книжечку, и с торжеством обратился к хорунжему: - А вы говорите - Джонов не догнать! Догоним, будьте уверены!
Хорунжий улыбнулся.
– По-моему, вы хотите уличить меня в отсутствии патриотизма? - спросил он. - Не трудитесь. Я офицер, а этим все сказано.