Что вы скажете на прощанье
Шрифт:
Святослав Юрьевич Рыбас
Что вы скажете на прощанье?
Карташева положили в отдельной палате, чтобы больные не видели, как он умирает. Он не приходил в сознание. Его лицо, отсиненное щетиной, было влажно, грудь едва приподнималась. Вадим смотрел на него с тоскливым любопытством. Он тоже подолгу задерживал дыхание, в легких жгло, и Вадим чувствовал, как трудно отцу. Ему еще не было жаль отца. Нужна привычка к умирающему, но отцу было сорок девять, он телесно крепок даже теперь, и сын думал о нем как о живом человеке. И еще у него была досада. Он ее
Четыре года назад мать Вадима оставила отца. Муж был старше ее тринадцатью годами, она не любила его. Сын не мог этого знать, с него было довольно угнетающего чувства вины, которое он испытывал с раннего детства, неверность матери и ревность отца породили это чувство.
Вадим был неуверен в себе, самолюбив.
Мать не позвала его с собой. Он был оскорблен, хотя знал, что не поехал бы, считая мать виновницей семейного несчастья. Она сказала Вадиму:
– Ты еще не понимаешь, как бывает в жизни. С ним тебе будет лучше, а ко мне ты будешь приезжать.
Все решилось в один день. Мать уехала и увезла с собой много вещей.
Внешне жизнь Вадима изменилась очень сильно: он нес все заботы по дому и распоряжался деньгами, он был свободен от всех проявлений родительской власти в материальном отношении; в нравственном он уже прежде освободился...
Отец захрипел. Вадим взял со стула стакан с водой и с чайной ложки напоил его. Вода стекала по щекам, на подушке расползалось пятно. Вадим нажал кнопку в стене - пришла медсестра, вздохнула и позвала врача.
Врач Маркова, седая розоволицая женщина, измерила давление. Вадим тупо глядел на мощную руку отца, перетянутую черным жгутом.
– Двести пятьдесят на сто семьдесят.
Страшные силы разрывали отца изнутри.
– Вадим, идите лучше домой. Уже поздно... Маша подежурит.
Отцу сделали укол и дали кислород. Вадим тоже попробовал подышать из серо-зеленой подушки, но сил у него не прибавилось. Он ничего не почувствовал в пахнущей резиной теплой струе. Он спрятал под халат осевшую плоскую подушку, пробрался на первый этаж; под лестницей стоял голубой баллон. Отвернул ребристый вентиль и вставил латунную трубку переходника в подушку. Подушка надулась, как мяч. Он закрыл вентиль и оглянулся: за спиной стояла дежурная санитарка и глядела на него со страхом.
– Взорвешьси-и!.. Кто тебе дозволил лезть?
Вадим отмахнулся от нее.
Ночью ничего не случилось, и наутро обессиленный Вадим ушел.
Больничный двор закрывала сырая тень кленов. Было пусто и по-раннему тихо. Вадим почувствовал эту пустоту вокруг. Он подумал: "Как жить дальше?"
Поливальная машина толкала по улице веер радуги, потом она уехала. Вадим опустил голову. Сейчас он где-нибудь позавтракает. Надо пойти на консультацию по дипломному проекту. И еще к отцу на работу... А что еще? Бог его знает.
* * *
Он приехал в техникум, но что-то его остановило, и он не пошел к руководителю дипломной работы Качановскому, как хотел прежде. "Зачем? думал он.
– Теперь не нужно".
Ему оставалось сделать всего лишь два чертежа.
Он направился к директору техникума Валькову и попросил отсрочку. Он знал, что просить бессмысленно. Вадим был принят в техникум тридцать первого августа, после того, как за один день сдал экзамены. Все это было против обычного порядка, но отец позвонил Валькову, и тот не решился отказать. Из-за давнего одолжения Вальков недолюбливал Вадима все четыре года.
Директор был маленький сухой человек; желтоватая блестящая кожа туго обтягивала его лысую голову. Он недослушал студента, сказал, что Карташев-старший не берег себя, не отдыхал как следует, не лечился, вообще-то и у него, Валькова, здоровье ни к черту, а на курорт все некогда да некогда.
"Не надо было просить", - подумал Вадим.
– Защищаться будете с группой. На осень не могу.
Вадим крепко хлопнул дверью.
Он зачем-то зашел в первую аудиторию, посмотрел на графики пусковых токов электродвигателя, висевшие на стене, на распахнутые окна. Те же деревья виднелись за окнами, те же зеленые клены, что и четыре года назад. Вадим нащупал шершавую крышку своей парты. Выкрашенная в белое, она не напоминала о том, что под новой краской есть старая, черная. Прежде не знали о влиянии цветов на зрение студентов.
* * *
Качановский завтракал в своем кабинетике, заставленном осциллографами, генераторами, действующими макетами шахтных подъемов, комбайнов и каких-то вещей, давно устаревших и потерявших всякий смысл, кроме того, что старик привык к ним.
– Привет, спортсмен, - сказал он.
– Ты ел?
Вадим отказался и стал ждать, пока тот доест бутерброд с вареной колбасой. Руки у Качановского были усыпаны старческими родинками.
– Я просто так, - сказал Вадим.
– В гости пришел.
Качановский кивнул.
– Что с дипломом?
– Меня в сборную республики включили, - соврал Вадим.
– Во взрослую.
– Надо ехать?
– Надо. Во Львов.
– Плохо, спортсмен... Не поедешь.
– А если защиту на осень?
– Из-за каких-то сборов? Нет, Карташев... Хочешь в шахматы? Надо развивать симультанное мышление.
"Черт с ним!
– подумал Вадим.
– Не буду просить".
На улице тени исчезли, асфальт раскалился. Вадим поехал домой.
* * *
Дома он выкупался и переоделся. Из зеркала на него глядел худощавый верзила с перебитым горбатым носом. Под глазами наливались мешки, они напоминали о прошлой ночи.
В письменном столе отца он взял деньги. В ящике увидел ключи от сейфа и тоже взял их. Ему было интересно узнать, что храпит отец на работе, надо было пойти в институт и забрать все его вещи.
Сквозь залепленное паутиной окно гаража просачивался размытый свет. Вадим включил электричество, запыленная "Победа" засеребрилась. Сладко пахло бензином и промасленной ветошью. Когда-то давным-давно Вадим засовывал нос в канистру из-под бензина и с наслаждением дышал, пока отец не давал по шее.