Краш-тест
Шрифт:
А вот задница как раз вызывала вопросы – хотя бы уже потому, что сидела на диване, да еще обтянутая джинсами. Тогда как я стояла перед ним полностью обнаженная.
– Ну и? – поинтересовалась я.
Тональность его улыбки несколько поменялась – стала смущенной.
– Ты ржать будешь, - он закусил губу и опустил глаза.
– Насколько я помню, ничего там особо смешного не было. Все в полном порядке. Во всяком случае, на ощупь. Или у тебя там татуировка похабная?
– Ну смотри, я тебе предупредил, - Максим отодвинул
Когда он снял джинсы, я захохотала и рухнула на диван. На нем были фиолетовые семейные трусы с Лунтиками.
– А помнишь, как ты мои в больнице обстебал? Со скелетами? Это тебе обратка прилетела.
– Все уже, не над чем больше смеяться, - проворчал Максим.
Я повернулась к нему – и шутки закончились. Он наклонился надо мной, и я потянулась в истоме, отдавая себя его поцелуям и ласкам. И если о чем-то жалела, так только об одном: что проклятая губа не позволяет целовать его в ответ так, как мне бы хотелось.
Теперь все было иначе – без спешки, без чувства вины, без горького «что потом?». Это было настоящее счастье – казавшееся невозможным, долгожданное и все же неожиданное. Каждое его прикосновение отзывалось во мне горячей волной удовольствия, острого, сладко мучительного, нестерпимого. И все равно хотелось большего. Стать единым целым, слиться в одном порыве, проникая, растворяясь друг в друге.
Сбившееся дыхание, пересохшие губы, проступившая испарина. Движения – навстречу, ближе, еще ближе. Тело, сжавшееся в тугую точку за секунду до того, как по нему пробежит сверкающей спиралью судорога наслаждения, а под закрытыми веками вспыхнет ослепительное пламя.
Ленивые, расслабленные ласки – узнавание, изучение друг друга. Ласки, которые постепенно снова становятся жадными, лихорадочно нетерпеливыми, потому что никак не насытиться, не остановиться.
– Без десяти двенадцать, - с удивлением сказал Максим, посмотрев на телефон, когда мы в очередной раз с сожалением оторвались друг от друга. – А шампанское мы в холодильник поставить забыли.
Он встал и пошел на кухню, а я с удовольствием отметила, что с задницей у него тоже все окей. И что я, кажется, снова его хочу. Да что там кажется, определенно хочу. Кошмар…
Шипение, хлопок, энергичный возглас. Хлопнула дверца холодильника, Максим вошел с двумя стаканами, в которых шампанское пенилось где-то до половины.
– Извини, я очень старался, но… Мою кухню завтра тоже придется оттирать. Это все, что осталось. И бокалов нет. Теплое, зараза. Но я льда бросил.
Я втайне порадовалась, потому что пропущенная таблетка занозой сидела в памяти. Пара глотков – еще ладно. И объяснять не придется, почему так скромно. Я твердо решила, что не скажу ничего, пока все не выяснится. А если обойдется, то и вообще не скажу.
Максим нашарил на тумбочке пульт, включил телевизор, и мы даже успели услышать последние фразы президентского поздравления.
– С Новым годом, ВладимВладимыч, - сказал он. – А как Питер?
– Он обещал, что все изменится после Нового года, - улыбнулась я.
– Он знал, - кивнул Максим. – И как, не ревнует?
– Нет. Ты ему нравишься.
Я подумала, что Герман предложил бы вызвать психперевозку, заикнись я о чем-то подобном.
С последними ударами курантов мы чокнулись стаканами, выпили противное теплое шампанское, в котором плавали здоровенные куски льда.
– Я люблю тебя, - тихо сказал Максим и очень осторожно поцеловал меня, едва коснувшись губами.
– И я тебя…
Поставив стакан на тумбочку, я встала и подошла к окну. Зябко обхватила себя руками под грудью. Это было больше, чем я могла вместить. Как будто мироздание испытывало меня на прочность, то отчаянием, то счастьем, бросая из холода в огонь. Глаза предательски защипало.
– Ну что ты, Ниночка?
– Максим обнял меня, прижал к себе.
– Теперь все будет хорошо. Помнишь, как ты плакала на подоконнике, когда Макаров тебя пытался сожрать? Мне тогда так хотелось тебя поцеловать…
За окном грохотало, небо расцветало сверкающими огнями, в телевизоре началось какое-то буйное веселье, а мы так и стояли, обнявшись и глядя в темноту.
– Не замерзла? – Максим еще крепче обхватил меня. – Нин, ты будешь смеяться…
– Опять? – фыркнула я, с удовольствием втягивая распухшим носом запах его кожи. – Фокин, да ты клоун какой-то.
– Я есть хочу страшно. А ты?
– И я.
Мы немного поспорили, стоит ли одеться и пойти на кухню, но решили, что лучше притащить пакеты из супермаркета прямо к дивану.
– А потом будем на крошках спать, как две принцессы на горошине, - проворчала я, роясь в пакетах и вскрывая упаковки.
– Тогда не будем спать.
– Нет, ты не клоун, ты маньяк.
– Да, а что? Я, знаешь, такой клоун-маньяк, - Максим схватил меня за попу, и я взвизгнула от неожиданности.
– Как в триллерах.
Мы сидели на диване, таскали копченую колбасу и ветчину из нарезок и запивали соком прямо из пакета – по очереди.
– По ходу, мы весь год обречены трахаться, пить всякую дрянь и жрать непонятно что, - заметила я. – Как встретили, так и проведем.
– За первое я готов потерпеть второе и третье.
– Ну… пожалуй, - согласилась я, зевнула и поморщилась: губу снова засаднило. – А теперь ты будешь смеяться.
– Спать хочешь?
– Ужасно, - призналась я. – Уже и не помню, когда спала нормально. Последний раз еще до корпоратива.
– Я тоже. Давай ложиться. В душ пойдешь? Сейчас полотенце достану.
Пока я мылась, Максим убрал все в холодильник, перестелил сбившиеся простыни.
– Нинка, ты не храпишь? – спросил он, когда вернулся из ванной и забрался под одеяло, подвинув меня к стенке.