Краш-тест
Шрифт:
– Вроде нет, - пробормотала я, проваливаясь в сон. – А ты?
Он что-то ответил, но я уже не услышала.
= 31.
1 января
По правде, открывать глаза было страшновато. Нет, не приснилось. Тепло мужского тела, судя по всему, вполне готового к подвигам, рука на бедре, дыхание на шее. Но неужели это правда тот, о ком столько мечтала? Впрочем, страх был мгновенным – как можно ошибиться? Я повернулась к Максиму.
– Привет! – сказал он. – С Новым годом!
Вместо ответа я попыталась уткнуться носом ему в плечо, зашипела от боли и тут же оказалась лежащей на нем сверху. И дальнейшее развитие событий сомнения не вызывало.
– Если я сейчас не выпью таблетку, то потом забуду, - пробормотала я с досадой.
– О господи! – закатил глаза Максим. – Беги давай быстрее, я тебя жду.
Ну бежать, я все-таки не стала, пошла медленно, дав ему возможность полюбоваться. Не топ-модель, конечно, но особых поводов стесняться своей фигуры у меня никогда не было. А по пути подумала, что, возможно, и смысла никакого в этих таблетках уже нет. Но тут же эту мысль отогнала пинками. Буду об этом думать, свихнусь за десять дней.
Утренний секс мне всегда нравился больше вечернего-ночного. Несмотря на побочку в виде помятой за ночь физиономии и нечищеных зубов. Но выпадало такое удовольствие нечасто. Поэтому сейчас я чувствовала себя ребенком, которому отдали на разграбление магазин игрушек. Помимо того, что по утрам, в отличие от вечера, я готова была скакать зайчиком, в занятиях любовью при дневном свете чудился мне какой-то особо тонкий, изысканный и поэтому притягательный разврат. Похожий на Каменноостровский проспект.
Все это я и выложила Максиму, когда вернулась. Ни капли не стесняясь. Откуда у меня взялась такая уверенность, что мы на одной волне? Трудно сказать, но я не сомневалась, что это так.
– Я тоже люблю утром, - сказал он, наклонившись надо мной и легко, щекотно целуя живот. – А еще – говорить об этом. И чтобы меня за это не считали гнусным извращенцем.
– Говори, - разрешила я. – Будем оба гнусными извращенцами. Вместе веселее.
– Ну тогда слушай, - он медленно-медленно, по миллиметру, опускался все ниже и ниже…
Из постели мы вылезли ближе к обеду. Только потому, что Максиму надо было собраться, да еще и прибрать у меня не мешало, хотя бы немного. Вообще-то я готова была пожертвовать его помощью ради нескольких лишних часов за более приятным занятием, но он не согласился.
На кухне ноги липли к кафелю: шампанское разлилось по всему полу и высохло.
– Давай так, - предложила я. – Ты собирайся, а я пол помою и что-нибудь параллельно приготовлю.
Наверно, это была не самая лучшая идея.
– Нин, не обижайся, но ты вообще готовить умеешь? – осторожно спросил Максим, старательно распиливая ножом яичницу.
Я покраснела.
– Извини, пока пол мыла, немного пережарилось. Но если честно, готовлю я не очень. Маловато практики было. А в последнее время вообще не готовила.
– Твой что, повар?
– Нет, журналист. Мы вместе учились. Отец у него повар. А у него самого хобби такое – готовить. Так что на кухне я в основном ела. А ты умеешь?
– Ну как тебе сказать? – задумался Максим. – Большую часть взрослой жизни я один жил. Сначала в общаге, потом снимал. Так что умею. Но вряд ли намного лучше, чем ты. Так что насчет того, что есть придется непонятно что, боюсь, ты была права.
– Главное – чтобы не пить теплое шампанское со льдом, - фыркнула я. – Кстати, давай мы на метро поедем? Здесь рядом, там рядом. Поезд во сколько у тебя?
– В девять.
– Могу тебя на Жорке отвезти на вокзал. А потом встречу.
– Хорошо, - согласился он.
Приехав ко мне, мы сразу занялись уборкой. Хорошо хоть мне хватило ума переодеться в домашнее в ванной, иначе мы бы вообще ее не начали. Орудуя пылесосом, я просто диву давалась, как Герман умудрился устроить такой разгром всего за несколько минут. Жальче всего мне было елочные игрушки, некоторые остались еще от моей прабабушки. Максим поставил елку на место и снимал с нее разбитые.
Закончив с гостиной, мы перешли на кухню. С пола Максим салат собрал накануне, вместе с осколками посуды, но вот стены пришлось отчищать от сливочного соуса – благо, обои моющиеся.
– Хорошо хоть ремонт не надо делать, - сказал он. – А что с дверью?
Двери исполнилось в обед сто лет, когда-то она была покрыта лаком, но он весь облез, и потеки крови въелись в светлое дерево намертво. Да и вставить в нее новое стекло казалось проблематичным.
– Может, вынести ее к черту на помойку? – предложила я. – Не хочу я жить с кровавой дверью.
– Можно покрасить.
– Я давно хотела новую поставить. Так что давай, хирург, начинай ампутацию.
– Легко, - кивнул Максим.
– Есть топор или ломик? Или что-нибудь в этом роде?
– Под низ подложить? Нет. В машине гвоздодер есть.
– Не пойдет. Ладно, попробую так.
Он приподнял дверь и довольно легко снял ее с петель.
– Помочь тебе на помойку вынести? – предложила я, втайне надеясь, что он откажется.
– Ну я ж не Ленин, чтобы мне стопицот человек помогали бревно нести. Что мне какая-то дверь, я вчера тебя на руках целых пять метров нес.
– Вот сволочь, - пробормотала я, тихо радуясь, потому что рассчитывала за время его отсутствия поменять постельное белье. Ну совершенно не хотелось это делать при нем.
– Угу, - кивнул он. – Сволочь. Сейчас вот дверь на помойку сволоку.
Получив подробные инструкции, как найти помойку и оставить там дверь понезаметнее, потому что за крупногабаритный мусор могло прилететь по башке, он ушел. Я торопливо стала перестилать белье, но не успела. Максим вернулся, когда мне оставался последний пододеяльник, и я застыла, как будто меня застукали на месте преступления.