Красивая жизнь

Глава первая

Ветер с океана принес с собой теплый дождь. Он бомбардировал Оушн-авеню1, отражая в каждой капле свет неоновых вывесок отелей и магазинов, а затем стекал в придорожные канавы вместе с мусором.

Было трудно что-либо разглядеть, свет натриевых ламп уличных фонарей не слишком хорошо освещал проезд на парковку, а очертания бродяги сливались с тенью от кустов гибискуса. Я прищурился, протер глаза от дождевой влаги, и увидел, как бомж топнул ногой. Сотни желтых брызг, казалось, вылетели прямо из-под земли. Я расслабился - дебил просто стоял в луже и топтал собственное отражение. Каждый раз, когда поверхность воды переставала колыхаться, бродяга топал ногой, словно ему очень не нравилось увиденное. Возможно, это был символический акт саморазрушения. А может, он просто забавлялся. Мне же стало грустно. Не потому, что его поведение выглядело ненормальным, а потому, что я легко представил себя, делающего этот последний шаг. Который отделяет нормальную жизнь от мира, где лужи хранят такие важные секреты, что ты ради них готов часами стоять под дождем.

Я вгляделся в кромешную тьму за спиной бродяги и увидел там человеческие тела. Но они все были живы, если такое слово вообще применимо к обитателям ночной улицы Калифорнии. Бомжи искали любую возможность отдохнуть, они валялись под деревьями, под скамейками, завернувшись в картонные коробки и мешки для мусора. Чем дольше я смотрел туда, тем больше бродяг мне удавалось разглядеть - куски мрака постепенно распадались на силуэты жалких человеческих тел. Они испытывали на прочность собственные кости, пытаясь найти неестественные позы, в которых смогут расслабиться. Иногда на фоне стеклянной бутылки вина загорался оранжевый свет сигареты.

Бездомные люди: пьяницы, торчки, опустившиеся проститутки, убежавшие из дома подростки, бывшие и настоящие воры, - их всех поглотило мрачное жестокое отчаяние. Всю жизнь они проводили на этом засранном собаками газоне. Здесь они пили, торчали, трахались и рассуждали, чего бы добились, сложись все по-другому.

Да, блядь.

Маленький последний шаг.

Совсем не трудный.

Я отъехал от тротуара и не торопясь направился на юг. Размеренно работали дворники, дождь стекал по окнам сплошным занавесом, издавая чавкающий звук. В машине было уютно, стальная клетка с кожаным салоном защищала меня от этого города.

Справа, на тридцать футов ниже парка, располагался пирс Санта-Моника. Он пронзал океан, словно огромная игла. Палатки с гамбургерами уже закрыли, карусель опустела, но все огни пирса продолжали гореть впустую. Из-за высокой влажности, вокруг Санта-Моники образовалось неприятное светящееся облачко.

И никаких признаков ее.

Я развернулся, затем срезал прямо на бульвар Санта-Моники. Глупо искать ее здесь в такую ночь.

Было уже поздно, около трех часов ночи, на дороге стало гораздо просторнее. Я курил и вел машину одной рукой, петляя между задними габаритными огнями других автомобилей. С обеих сторон меня окружали здания с рекламными вывесками - пирожные дома, мотели, офисные кварталы. От низких домиков в стиле тридцатых до современных гигантов с зеркальными стеклами. Все они стояли плотным рядом возле пляжа. Где-то после Линкольна2, ряд становился значительно реже. Постепенно, с падением цен на недвижимость, уменьшалась и высота домов.

Санта-Моника. Для своих Сэй-Мо. Дружелюбный район Лос-Анджелеса. Сверкающие магазины, модные кафе, Третья Набережная3 с ее заросшими плющом динозаврами и вычурными ресторанами. Все спланировано так, чтобы людям при деньгах было где разгуляться.

Глаза болели. Прошлая ночь прошла точно также – в скитаниях по улицам. Меня это уже заебало, но уснуть тоже не получалось. Я проклинал Карен, себя и вообще всю нашу гребаную совместную жизнь. Она и раньше часто пропадала, но на этот раз у меня было нехорошее предчувствие.

По моим подсчетам, прошло уже восемь дней. Я не знал, как это понимать.

И мое предчувствие...

Санта-Моника плавно перешла в Западный Лос-Анджелес – ни указателей, ни границ. Слишком поздно для поиска клиентов, здесь вся активность заканчивалась уже к двум часам ночи. Но, возможно, она попыталась подцепить пьяного возле одного из клубов на центральной улице.

И вот я в Голливуде.

Подсветка приборной доски излучала уютную оранжевую ауру. Она словно говорила мне, что все пройдет без сучка без задоринки. Хотелось бы мне в это верить. Карен не было уже слишком долго.

Я постарался сосредоточиться на дороге и отбросить все мысли.

Дождь прекратился.

Ночью Сенчери-сити4 выглядел таким же безлюдным, как и днем – офисные небоскребы, большие торговые центры и никого вокруг. Там, на двадцатых этажах, за безупречно чистыми окнами, крутились огромные деньги. Они ждали сотрудников «Уорнер Бразерс», «Фокс» или «Сони», ждали, когда они придут и вложат их в пленку, формирующую жизнь остальных человечишек. Именно здесь оживали мечты всех людей на земле – не в воображении сценаристов, не в студиях Бербанка,5 не в офисах Амблин6 в «Юниверсал сити Плаза», а в самой этой гигантской машине, приносящей миллионы «зеленых».

Мечта. Фабрика грез. Большинство обывателей думали, что это просто индустрия развлечений, законодатель мод и стиля жизни. Большинство приходили домой из кино и говорили: «Вау, круто. Этот парень такой клевый. А эта чикса такая секси. А какой дом большой. А ты видел ту гребаную тачку? Но это все фигня, всего лишь кино… В жизни так не бывает».

Но я-то знал. Знал, как оно на самом деле. Фильмы - это окна в реальную жизнь, а не ее искажение – они показывают, как надо жить. Остальное просто огромная река дерьма.

Звезды кино смотрели с рекламных щитов, они были в десять раз больше всех, и во столько же раз реальнее – единственные, у кого есть все. Если и был на свете бог, это были его любимые дети.

Я пересек границу Беверли-Хиллз. Тихие широкие улицы блестели после дождя. Ряды высоких пальм, тянувшиеся вдоль идеально ровных бордюров, отражались на мокрой глади идеально ровных дорог. А в садах особняков листья деревьев в мягком свете фонарей создавали уютную и дружелюбную атмосферу. Эти люди действительно жили как в кино.