Красиво жить не запретишь
Шрифт:
Я спустилась вниз, носатый мужичок послушно ждал меня. Я назвала ему адрес Стаса.
Пока мы ехали, я вдруг подумала о своей машине. Что-то в последнее время я совсем забыла про нее. Ну, ничего, вот закончу это дело, буду ездить только на ней. А то в этих попутках чего только не насмотришься. И я снова покосилась на своего водителя — ну и шнобель!
Мы подъехали к дому Стаса, я вышла из машины, отпустила мужика, отдав ему стольник.
Окна квартиры Парамонова не выходили во двор, так что я не опасалась, что меня могут увидеть.
Я поднялась
Я вдруг подумала, а чего это Стас в прошлый мой приход сразу открыл мне дверь — он обычно ведь спрашивает. И цепочки на его двери я не заметила. Наверное, ее сорвали те, кто сейчас находится у него, когда врывались.
Как и в прошлый раз, дверь открыл мне сам хозяин квартиры. Хотя в данный момент он, по-моему, таковым не являлся. Я знаком приказала ему молчать, отодвинула в сторону и прошла в прихожую. Дверь в комнату была закрыта, на кухне, судя по табачному дыму, сидели несколько человек.
Входная дверь закрылась за мной.
Что такое?!
Я обернулась — это Стас закрыл ее. Вообще-то я рассчитывала, что он побежит вызывать милицию.
— Ты чего? — шепотом спросила я.
— Проходи, — сказал он не в полный голос, но погромче меня, — они успокоились.
— Кто они? — спросила я, но он уже вошел на кухню, и я услышала его голос:
— Соседка опять приходила…
Ну, что ж, я выждала минуту, пока тревога тех, кто был на кухне, уляжется. Все. Мой выход.
Держа наготове револьвер, я неслышно вошла на кухню. И обомлела. Стас стоял у окна, а за столом сидели два человека. Вот уж этих-то людей я увидеть здесь не ожидала. А одного из них не думала лицезреть вообще никогда.
В кухне сидели — Вася Карасев и Григорий Львович Никуленко собственной персоной. Ну, Карась еще туда-сюда, но Никуленко…
При виде меня Вася обрадовался:
— Танюха!
Никуленко же вздрогнул. Он сидел вполоборота ко мне. На столе рядом с его правой рукой лежал пистолет.
Я тут же прицелилась ему в голову.
— Не шевелитесь, Григорий Львович, — как можно тверже сказала я, — стрелять я умею.
Он замер.
— Стас, — не отводя взгляда от Никуленко, произнесла я, — возьми ствол, сунь его… в духовку.
Места надежнее духовки в тот момент я придумать не могла. Попросить Стаса, чтобы он оставил его у себя? Стас не умеет обращаться с оружием. А сама я взять его не сумела бы: хоть моя раненая ключица и не болела, но левой рукой я владела не совсем свободно. Испугалась промашки. С таким ведь подлецом, как Никуленко, расслабляться нельзя.
— Другого оружия у них нет? — спросила я у Стаса.
— Нет, точно нет, они пистолет-то этот полчаса между собой делили.
Я взяла себе стул и села подальше от стола — к двери. На всякий случай.
— В доме есть еще кто? — спросила я.
— Они с собой еще одного приволокли, — ответил Стас, — так тот, по-моему, раненный тяжело. В комнате его положили.
— Кто такой?
— Друг мой, — раздался внезапно тихий и хриплый
Карась сидел, опустив голову.
Не знаю почему, но я решила тогда никуда не звонить. Из глупой своей самонадеянности решила сначала во всем разобраться сама. Такова уж моя работа — успевать быстрее ментов.
Я опустила револьвер на колено:
— Ну, граждане уголовнички, рассказывайте все по порядку, как вы сюда попали и что вы здесь делаете. А то у меня, признаться, от таких сюрпризов голова идет кругом.
«Так ведь что рассказывать-то…» скороговоркой начал было Карась. Но, не обращая на него внимания, заговорил Никуленко, и Вася мигом стушевался.
Рассказывал Никуленко все тем же усталым и безжизненным голосом, который я слышала последний раз в поезде. И плащ на нем был тот же самый, когда он убегал от меня, только материя от грязи стала совсем темной и оборванный хлястик свисал до полу. Никуленко был небрит, щеки его ввалились, волосы на голове свалялись.
Карась, впрочем, выглядел не лучшим образом, но Карася я другим и не видела, а вот Никуленко…
— Рассказывать, как заметил Василий, здесь особо и нечего, да и не хочется, но для вас, Татьяна, как для старого друга, сделаю исключение, — начал он, — сбежав от вас, я сразу направился к известному нам Чумаку, — он помолчал, — Валентину Евсеевичу. Что я его выдал, я ему не говорил, но он, видимо, догадался, и…
— Подождите, подождите, — перебила его я, — а зачем вы его сдали-то мне? С вашей стороны это просто глупость какая-то. Если вы задумали бежать с поезда, то зачем мне сказали про Чумака? Да еще и ничего не приврав? Если вы задумали вдруг бежать, то…
— Я ничего не задумывал, — резко сказал Никуленко, — я не преступник… По крайней мере, не считаю себя таковым. Я… Я — жертва обстоятельств! — выкрикнул он, выходя из своего апатичного состояния. На его глазах показались слезы.
Начинается. Не хватает только, чтобы он опять зарыдал. Хотя, может быть, на этот раз он не врет. Господи, какой странный человек! Ничего в нем понять нельзя! Где же здесь разгадка кроется?
И вдруг меня осенило:
— Закатайте рукава, Григорий Львович, и покажите мне ваши вены, — тихо сказала я, глядя ему прямо в глаза.
Никуленко замер. Его рука медленно поползла во внутренний карман плаща.
Оружие?
Я тотчас подняла револьвер, так чтобы его дуло находилось вровень с глазами Никуленко.
Он усмехнулся:
— Это не то, что вы думаете. Я же вам говорил, что я не преступник. А вот и ответ на ваш вопрос.
И Григорий Львович, нимало не заботясь о смотрящем на него дуле револьвера, достал из кармана обыкновенный продолговатый школьный пенал из кожзаменителя. Не торопясь, открыл его — вместо ручек и карандашей там были аккуратно уложены шприцы и ампулы. Потом посмотрел на меня и решительно засучил рукава — вены на сгибах локтей были сильно исколоты, на правой руке в этом месте даже образовался большой синяк.