Красная башня
Шрифт:
Дальше по коридору вдруг послышался шум, громкие голоса. В приемной забегали люди.
– Эй, – крикнул Воеводин. – Что происходит?
Помощник обернулся.
– У нас еще один труп, товарищ полковник! Только что сообщили!
Глава 6. Свастика
Памятник Жюлю Верну, летящему на воздушном шаре, установили лет пять назад там, где начиналось открытое пространство с видом на Нижегородскую Ярмарку и Стрелку с собором Александра Невского и футуристической громадой нового стадиона. Один из «открыточных видов»,
Воеводин молча указал на нее пальцем, и один из оперов тут же убежал к подъезду.
Розовая брусчатка вокруг памятника была разворочена. Невдалеке виднелись штабеля новой брусчатки.
– Очередной плиточный ремонт, – хмыкнул Усманов, натягивая перчатки.
У парапета курили человек пять гастарбайтеров в оранжевых строительных жилетах.
– Кто обнаружил тело? – тихо спросил Воеводин. – Они?
Участковый мотнул головой.
– Нет. Дамочка из соседнего дома. С собакой прогуливалась. А эти с полчаса назад подошли. Хотели продолжать плитку укладывать. Я не пустил.
– А кто же опознание проводил? Мне сказали, он из их бригады.
– Да. Эльмуродов Алишер Акрамович. Бригадир. Я вызвал представителя подрядчика. Он и опознал. Этим лучше не видеть.
Воеводин посмотрел на участкового.
– Почему?
Тот молча показал на памятник, многозначительно приподняв брови.
Тело жертвы сидело в корзине воздушного шара у ног пластикового Жюля Верна. Если бы не видневшийся в проеме кусок оранжевого жилета, его было бы сложно заметить. Осматривавший труп судмедэксперт посторонился.
– Предварительно, рассекли горло. Чем-то очень острым и длинным, – сказал он. – Я бы сказал саблей. Или кинжалом.
Бригадир плиточников Алишер Эльмуродов сидел, прислонившись к стенкам корзины, и был бы похож на мирно спящего, если бы не запекшаяся полоса на горле и не отрубленные руки.
Руки лежали тут же, на дне корзины.
Смуглое лицо жертвы было поднято вверх. На лбу чернел крупный символ с потеками крови. Шестилучевая вписанная в круг свастика.
– Проклятье, – прошипел Воеводин и обернулся к Усманову. – Где Политов? Срочно ищи и сюда его! Мария! Ты видела своего бывшего?
Маша помялась, прежде чем ответить.
– Нет, со вчерашнего вечера.
– Давайте живо ищите. Иначе я вас самих гуглить языческие символы заставлю.
– Тут нечего гуглить, Александр Владимирович, – сказала Маша. – Это или громовик, знак Перуна. Или коловрат с солнцеворотом. Они чем-то отличаются, но я не помню, чем. Один из главных языческих символов. Местные нацисты лет десять назад любили его на заборах рисовать.
– Вот-вот, – сказал участковый. – Я потому гастеров сюда и не пустил. Незачем им знать, что их товарища нацики прибили.
Воеводин посмотрел на хмурых среднеазиатских работяг.
– Нацики или не нацики – это нам еще предстоит выяснить, – сказал он. – Но если вы, товарищ участковый, собираетесь и дальше работать с оглядкой на чувства гастарбайтеров, вам лучше посидеть дома. Коронавирус все-таки.
Он наклонился, разглядывая символ на лбу трупа.
– Тут очень четкие линии. Как это сделано?
– Как клеймо, – ответил судмедэксперт. – Раскаленный металлический штамп, судя по всему.
– Время смерти?
– Час или два ночи, судя по состоянию трупа. Тут еще кое-что есть, товарищ полковник.
Судмедэксперт протиснулся в корзину и откинул в сторону верх оранжевого жилета. Открывшаяся под ним рубашка была разорвана и обуглена. На груди трупа виднелись выжженные знаки, похожие на извивающихся червяков.
Молчание длилось долго.
Участковый кашлянул, всех выведя из ступора.
– Вы только посмотрите, – задумчиво сказал Усманов. – Наш маньяк не только язычник, но еще и нацист.
Воеводин повернулся к нему.
– Живо к Политову. Бегом. Мне нужен перевод этого дерьма.
***
Сознание возвращалось рывками, словно из-под толщи тяжелой воды.
Все вокруг болело. Весь мир ныл от боли, словно один большой гнилой зуб.
Было темно, и только узкая полоса света резала глаза, будто ножом.
Иван протянул руки к свету, напрягся и кое-как сдвинул крышку. Свет хлынул внутрь, черное сменилось нестерпимо белым, от чего боли только прибавилось.
Иван подполз ближе и вывалился из мусорного контейнера.
Оказавшаяся рядом старушка взвизгнула и отскочила.
– Простите, Алевтина Евгеньевна, – заплетающимся языком промямлил Иван, узнав соседку.
– Совсем спился, идиот! – завопила она и огрела его помойным ведром.
– Извините.
– Пьянь подзаборная!
Иван сел, отряхиваясь от картофельных очистков и какой-то вонючей слизи. Одежда была порвана, через правую руку от запястья до локтя тянулся и кровоточил длинный порез. Горло саднило, и, дотронувшись, он чуть не взвыл от боли.
– Ох ты ж, Ваня, – соседка тут же поменяла злость на участие. – Кто это тебя так?
– Не помню. Кто-то.
– К врачу надо. Говорила тебе. Не доведет пьянство до добра.
– Конечно.
Он встал, держась за стенки из синего профнастила.
В глаза бросилась вмятина на жести контейнера, куда он прошлой ночью впечатался головой.
Память услужливо подбросила воспоминания.
Что-то темное и мохнатое. Когти. Хрип. Бегство. Лязгнувший люк на крышу и лязгнувшие зубы сзади. Прыжки через ступени сначала и прыжки через перила потом, когда стало ясно, что нагоняют. Рывок из последних сил, чтобы хотя бы немного оторваться и забежать за угол, а там спасительный сквер, темнота и подвернувшиеся мусорные контейнеры. И чье-то тяжелое дыхание рядом, когда он сидел, скрючившись, внутри, стараясь не потерять сознание.