Шрифт:
Глава первая
Май 1983 года в Москве выдался жарким. По ночам за окном нашей комнаты студенческого общежития в саду заливались соловьи, а днем зелёная лужайка перед общежитским корпусом «Г» была усеяна телами загорающих «иностранцев» – так мы, советские слушатели, называли всех ребят, которые приехали в наш вуз учиться из-за рубежа. Стоит уточнить: учиться, наверное, в отношении многих из них, громко сказано. Делегации демократической молодежи из многих стран мира на международном факультете нашего Партийного вуза менялись каждый год. Срок короткий, чтобы проникнуться идеями
Непосильный труд, например, для палестинца Зияда, которого прикрепили ко мне для обучения русскому языку.
Два месяца зубрёжки, а воз и ныне там: «Мой баба жибет Либане…». Ага! Мой папа живет в Ливане. Ску-у-учно! Как мне, так и Зияду. Палестинец – молодец, упрямо долбит: «Мой баба жибет Либане…». А его друзья-товарищи, между прочим, давно побросав уроки русского, не без успеха кадрят хорошеньких девчонок из числа иностранок.
По мне же лучше уроков с Зиядом задушевные разговоры с Мартином. Мартин – руководитель польской делегации. Знать, у нас одна славянская душа. Но сегодня что-то не ладится у нас беседа. Может быть, жара виновата?
– Мартин, я недавно в «Литературной газете» прочитала статью «Каков он, современный поляк?»1 – говорю я и отпиваю глоток кофе.
– Всем нужно всё про поляков знать, – недовольным тоном замечает Мартин.
Мы с Мартином встретились в буфете на первом этаже общежитского корпуса. Взяв по чашечке кофе и булочке с маком, сели напротив окна. Отсюда видна лужайка с загорающими – лежбище котиков, не иначе.
– Ха-ха… Тони в субботу зажег! – сказала я, переводя разговор на другую тему.
Мартин сосредоточенно жевал булку с маком и явно не намерен был продолжать разговор. «Ну и фиг с тобой! – подумала я. – Вот допью кофе и пойду быстрее в свою комнату, дабы полюбоваться на французские духи, которые только что купила в ГУМе».
«Мистер де Роша»… «Тайна Роша»… Дастиш. Мастиш. Фантастиш!
60 рубликов, между прочим… Любимые духи, читала где-то, Аллы Пугачевой, молодой певицы, пластинка которой стоит у меня на полке рядом с «Капиталом» Маркса на самом видном месте. «Арлекино, Арлекино, есть одна награда – смех, Арлекино, Арлекино… А-ха-ха-ха… О-хо-хо-хо…»2 …
– Знаешь, Элла, у нас нет своих национальных героев, как у вас, – голос Мартина, полный трагических нот, отвлек меня от приятных мыслей о новых духах и песни, которую я стала напевать про себя. – Поэтому вся молодежь, как Тони, смотрит на Запад.
Мартин глубоко вздохнул и, бросив на меня короткий взгляд, вновь погрузился в свои мысли. Он, кажется, забыл даже о чашечке с горячим кофе, которую держал в руках.
«Мда-а, – хмыкнула я про себя, – ну вы даете, товарищи… Как же так? Без национальных героев?!» Но тут я вспомнила свою знакомую польку Барбару.
– Семь поляков в течение только ста лет стали нобелевскими лауреатами… – озвучила я слова, слышанные от нее неоднократно. – И это… не герои?! Да… Хотя бы возьмите Коперника… – Я стала судорожно вспоминать еще имена…
Мартин оторвался от своих мыслей и выразительно посмотрел на меня. Выдержав паузу, он тихонько произнёс:
– Элла, я имел в виду коммунистических героев. Таких, как ваш Павел Корчагин.
Я застыла от изумления: ну ничего себе… Вот это заявочки! Нет Павки Корчагина?! А мы, можно сказать, «с именем этим ложимся и с именем этим встаем». Это же Ост-ров-ский! Николай. Но будь спокойна, красная Элла, приказала я себе. И начала вспоминать всех своих знакомых ребят-поляков, других иностранцев из числа студентов нашего вуза, что на улице Юности. Отличаются ли они от нас в отсутствии своих героев? Вроде нет и вроде да…
Ну, например, этот Тони. Красавчик с темно-русыми волосами, выразительным взглядом карих глаз. Глянет – словно рублем одарит. И не одно девичье сердечко, надо думать, трепещет в Варшаве при упоминании имени этого ловеласа и гламурного мальчика, чудом затесавшегося в делегацию польской демократической молодежи и прибывшего в наш Партийный вуз.
В Варшаве, но не в Москве. Тони в субботу потерпел фиаско. В красном, а вернее, ленинском уголке нашей студенческой общаги. На дискотеке, на которой каждую субботу отрывается разноязыкая молодежь, проживающая в нашем корпусе и подтягивающаяся из других корпусов.
В перерывах между танцами, чтоб народ немного отдышался, а немецкие девушки подправили потекший грим на разрисованных устрашающими масками лицах, устроили игру в «ромашку». Тони, естественно, пребывающий в первых рядах развлекающихся на всю катушку, сорвал первый листочек бумажного цветка. И – «в десяточку». Повезло парню. Что такое любовь? Можно не сомневаться, именно этот вопрос больше всего волнует Тони по жизни.
Листочек ромашки сорван – след отвечать. Не умничая, ясно и понятно. Так решил Тони: для меня вы все – никто и звать вас никак, говорил весь его вид. Встав перед Светой – советской девушкой из Перми, он вдруг сорвал с головы бейсболку. Не успел народ охнуть, вслед полетела футболка, открыв всей студенческой тусовке накачанный торс польского плейбоя.
Все замерли. Началось самое интересное: Тони как заправский стриптизер красивым движением руки расстегнул «молнию» на джинсах и… Глядя пристально в глаза красной как рак Светы, стал стягивать одну штанину. Он сделал это! На всеобщее обозрение была выставлена голая нога Тони в черном носке. Вся дискотека дружно выдохнула: wow3!
Далее события развивались стремительно. Джинсы Тони упали на пол. Поляк оказался без трусов! Wow, еще раз wow! Офигеть! Дастиш. Мастиш. Фантастиш! Супер-пупер! Брависсимо! Мана кюн, авад од4! Рев голосов, возглас восторга, исторгнутый на разных языках мира, потряс стены ленинской комнаты.
Но что для безбашенного поляка – развлекуха, для советской девушки – сомнительная слава. Светлана не стала дожидаться дальнейших действий обнаженного Тони. Один-ноль! Пермь рулит! Поляк остался с носом!
Светлана рванула к двери. В ту же секунду грянула музыка. И разноязыкая молодежь снова в такт музыки забилась юными телами.
– Да, с Тони коммунизм не построишь, – сказала я, лишь бы что сказать.
А сама подумала: это сколько же образов национальных героев нужно вбить в голову гуляки и прожигателя жизни Тони, чтобы он хотя бы трусы напяливал на себя при посещении общественных мероприятий?