Красная капелла. Суперсеть ГРУ-НКВД в тылу III рейха
Шрифт:
Он теряет Треппера из виду в ноябре 1942 года. Но известно ли Директору, что он арестован? Уверенности в этом нет. Три месяца спустя в Центр поступает донесение, написанное на трех языках. Директор чрезвычайно удивлен. Неразрешимая загадка? Как это ему удалось? Донесение составлено на глазах у гестапо и передано у него под носом? Невероятно! Волшебная сказка! В Москве — впрочем, как и в Лондоне, и в Вашингтоне — сложилось определенное представление о противнике. Гестапо — это не Гиринг, лечащий свой рак коньяком, не старик Берг, мертвецки пьяный к полудню; гестапо — это совершеннейший полицейский механизм, предназначенный для того, чтобы хватать и перемалывать, — таков миф. И этот механизм допустит, чтобы его заключенные писали, когда им захочется? Позволит им дышать воздухом на улицах Парижа? Предоставит возможность передавать тайком свои донесения? Гипотеза: Треппер, вражеский агент, не сумел поколебать доверия, которое Директор питал к брюссельским «пианистам»; донесение на трех языках является, может быть, новой попыткой добиться этого, провокацией, цель которой все та же — скомпрометировать в глазах Москвы единственно здоровую часть сети — брюссельскую группу… С другой стороны, донесение передано Жаком Дюкло — это само по себе гарантия его правдивости. Дюкло не принял бы документа сомнительного происхождения. Дюкло проверил факты и действовал со знанием дела. И потом, эта Большая игра, о которой рассказывает Треппер… Загадочно!
По утверждению Райзера, сомнения Директора продлились три месяца: в мае 1943 года телеграммы, которые получала зондеркоманда, приобрели оттенок осторожности и недоверчивости: чувствовалось, что в Центре снова насторожились.
Большой шеф полагает, что Центру понадобилось четыре месяца для проверки его донесения: в июне 1943 года там наконец убедились в его правдивости.
Но Директору понадобился год, чтобы поверить в измену радистов, о чем много раз сообщал Большой шеф. Глупо? И да и нет. Центр имел несчастье стать чем-то вроде подопытного кролика для самой необычной из известных до сих пор операций по дезинформации в период, когда такие приемы еще не использовались разведкой. Функшпиль в тысячу раз превосходил классические способы надувательства одной разведки другой, поскольку цель его была не технической, а политической, что вынуждало инициаторов, сделавших высокую ставку в этой игре, передавать сначала правдивые сведения; поэтому Директор и не мог сразу заметить, что попался на удочку зондеркоманды.
Треппер сбежал. Эта новость ошеломила Центр. Его бегство могло погубить Большую игру и лишить Москву тех преимуществ, которые она рассчитывала извлечь из нее, ведь зондеркоманда должна понимать, что беглец в первую очередь позаботится о разоблачении мистификации перед своими шефами. Одновременно возникли новые сомнения относительно преданности Большого шефа. Коммунист бежит только после того, как запросил и получил разрешение от своих шефов. К тому же Треппер — это не обыкновенный коммунист, а гестапо — не обыкновенная полиция: можно ли поверить, что они совершили такую оплошность — допустили побег подобного заключенного? Конечно, донесение на трех языках служило доказательством верности Большого шефа, но со времени его передачи прошло уже восемь месяцев. Что произошло в промежутке? Удалось ли зондеркоманде сломить своего пленника? Не завербовали ли они его в конце концов?..
А может быть, это настоящий побег, из-за которого слишком быстро будет поставлена точка в Большой игре? Или все-таки инспирированное гестаповцами бегство, имеющее какую-то таинственную цель? Вероятно, Центр не может сделать окончательный выбор между этими двумя предположениями. Через несколько недель странная телеграмма, с помощью которой Панвиц старается продолжить Большую игру («Что случилось с Треппером? Я повсюду вижу объявления о его розыске и т. д.»), окончательно ставит Директора в тупик. Неужели криминальрат такого низкого мнения о нем, что надеется обмануть с помощью такой грубой уловки? Ведь, сообщая о бегстве Большого шефа, он признал, что все радиограммы последних десяти месяцев были переданы под контролем немцев, что существовал функшпиль; это должно было вызвать в Центре такую настороженность, что любая мистификация стала бы уже невозможна… Теряя нить интриги, Директор тем не менее передает именно тот ответ, которого ждал Панвиц; «Для нас Треппер — предатель. Партия не должна давать ему и куска хлеба». После этого Директор выжидает. И скоро, по полученным новым радиограммам, начинает понимать, что непоследовательность не слишком заботила криминальрата: самым главным для него было сохранить связь с Москвой; он рассчитывал, что совершенно особый, чрезвычайно «искренний» характер, который он надеялся придать этой связи, сможет рассеять подозрения Центра. Директор, полагавший, что ему придется вести очень тонкую игру с противником, видит, как тот буквально бросается в его раскрытые объятия: все хорошо, что хорошо кончается.
Но это не касается Большого шефа. Потому что крутой поворот, совершенный Панвицем, даже если он объясняется скорым разгромом немцев и желанием криминальрата спасти свою шкуру, не решает многих прежних загадок. К тому же Треппер усложняет свое положение, предложив похитить зондеркоманду, когда она будет покидать Париж! С какой целью? Чтобы уничтожить досье, свидетелей? Этого нельзя допустить. На вопрос Кента, должен ли он дожидаться в Париже предстоящего вступления союзников, Директор только что ответил буквально следующее: «Отступайте вместе с вашими немецкими друзьями. Не покидайте людей, с которыми у нас такие хорошие отношения и которые предоставляют вам ценные сведения. Они смогут быть очень полезны нам в будущем». Не хватало еще, чтобы Треппер захватил эту хитрую команду и в конце концов оказался вынужден передать ее в руки французских властей! Директор не дает «зеленый свет». Панвиц и Кент должны иметь возможность продолжать работу до окончания войны. Кроме того, они слишком много знают, чтобы им позволили умереть от случайной или слишком точно направленной пули.
Держу пари, что Директор со сладострастным нетерпением ожидал в Москве прибытия Треппера, затем Кента, Панвица и Венцеля. Все они оказались в его руках. Наконец-то он доберется до сути дела…
Десять лет понадобилось для того, чтобы ФКП подтвердила, при каких обстоятельствах было передано Жюльетте донесение, написанное на трех языках? Десять лет, чтобы убедиться в том, что побег был настоящим? Десять лет, чтобы признать: Большой шеф был проницателен, когда все казалось запутанным, оставался несгибаемым, несмотря на упорное непонимание со стороны начальства, смелым перед лицом опасностей, изобретательным в стане врагов? Расследования Центра, однако, не отличались медлительностью, свойственной процедуре по причислению к лику святых… Большой шеф вылетел в Москву через шесть месяцев после освобождения Парижа. Этого времени недостаточно для того, чтобы решить все загадки «Красной капеллы», но его должно было хватить Директору для проверки во Франции основных утверждений Треппера. Когда Большой шеф появился на Знаменке, ему предстояло ответить еще на многие вопросы, но в его непоколебимой преданности уже нельзя было сомневаться. И не случайно Директор задал ему знаменательный вопрос: «Каковы ваши планы на будущее?» Значит, у Треппера еще было будущее в Центре. Но в вопросе прозвучало предупреждение: о прошлом говорить не следует — ни под каким видом! Ответ Большого шефа решил его судьбу. Треппер вовсе не собирался прикрывать целомудренной вуалью молчания события последних четырех лет, он возвращался, пылая от возмущения, с бранью на устах, преисполненный решимости свести счеты. Этим он обрекал себя на Лубянку. Потому что Директор не мог допустить, чтобы по Москве ходил озлобленный человек, который повсюду стал бы разглагольствовать о том, что трижды безрезультатно предупреждал Сталина о неизбежности нападения немцев, а затем в течение нескольких лет исправлял ошибки Центра.Зорге также оказался бы на Лубянке, если бы японцы не повесили его, и он вернулся бы в Москву в таком же расположении духа, как Треппер.
Десять лет, чтобы утихомирить Большого шефа и преподать ему урок смирения? Неужели на подобные «уроки» требуется столько времени? Его отправили на Лубянку именно с этой целью, но оставили там надолго по другим причинам. На Треппера, как на человека, выброшенного за борт, стали обрушиваться все новые и новые удары волн.
Первая волна — его коллеги, руководители разведывательных сетей, и агенты, вернувшиеся в Москву после пяти лет работы за границей. Директор не узнал их. Ему их «подменили». В течение пяти лет войны им, предоставленным самим себе, пришлось изобретать новые приемы работы, которых требовала непредсказуемая ситуация; ими руководили события, а не Центр. Разбросанные по странам Европы с разведывательными целями, в борьбе с фашизмом они обрели нечто вроде статуса гражданства в этих странах; они вступали в ряды национального движения Сопротивления; люди противоположных убеждений стали их братьями по оружию, и они сражались плечом к плечу. В 1942 году Шандор Радо, руководитель швейцарской сети, получил документы, представляющие огромный интерес для англичан. Он предложил Директору передать их в «Интеллиджене сервис» через надежного курьера, имевшего доступ в английское посольство в Берне. Директор запретил это делать и приказал сжечь документы. В 1943 году, когда швейцарская полиция приступила к разгрому организации, Радо объяснил Центру, что остался единственный выход — укрыться в здании какого-нибудь посольства; под защитой дипломатической неприкосновенности он смог бы продолжать работу. Поскольку у СССР не было посольства в Берне, Радо предлагал обратиться к англичанам с просьбой о предоставлении убежища; будучи союзниками русских, они бы не отказали. Директор отреагировал чрезвычайно резко. Он не стал слушать Радо, предпочел лишиться швейцарской сети и чрезвычайно ценных сведений, поступавших от нее. Заподозренный в сотрудничестве с «Интеллиджене сервис», разведчик тем не менее приехал в Париж после его освобождения и явился в представительство Новикова. 6 января 1945 года вместе с Треппером он вылетел в Москву. Но при посадке в Каире нервы его не выдержали, и Радо исчез; самолет взлетел без него. Москва сообщила английским властям, что он дезертир. Радо арестовали и выдали русским. Ему пришлось заплатить десятилетним заключением за наивную веру в то, что борьба с нацизмом стоит на первом месте по сравнению с традиционной борьбой против «Интеллиджене сервис».
Коллеги, работавшие за границей, разделяли его чувства, даже если им не представилось случая показать это Центру. Они отпили из чаши священного союза и уже никогда об этом не забывали. В их отсутствие бразды правления в Центре перешли в руки нового поколения молодых функционеров. Бюрократы от конспирации со злобным презрением смотрели на возвращавшихся романтиков революции, старых коммунистов, которые чудом уцелели во время чисток: они подозрительны. Бывшие участники войны в Испании — подозрительны; товарищи по оружию, участвовавшие в движениях Сопротивления в одном ряду с правыми и левыми, — подозрительны; им приклеивали двойные ярлыки — романтики, космополиты— и выносили приговор, не подлежавший обжалованию: неисправимы.
Вторая волна унесла Директора. Она нахлынула из Канады в сентябре 1945 года, когда местная полиция обнаружила советскую сеть, которой руководил полковник из Центра; тогда в числе других был арестован Аллан Нанн Мэй, занимавшийся шпионажем в области атомных исследований. Это было крупным поражением. МГБ, вечный соперник Центра, воспользовалось случаем, чтобы свести кое-какие счеты. Директор и его заместители были смещены. Новая чистка опустошила секретные службы Красной Армии, все работники которых, старые и новые, оказались в опале. Именно после канадского скандала Абакумов, министр госбезопасности, верный соратник Берии, заявил Трепперу, павшей звезде осужденного Центра: «Представьте себе, если бы вы работали на нас, а не на этих мерзавцев из Генштаба, ваша грудь была бы сейчас увешана орденами! — И, показывая ему с улыбкой в сторону Красной площади, добавил: — Знаете, вот там вам бы присвоили звание Героя Советского Союза!»
Две первые волны почти совпали по времени. Третья нахлынула через три года, в 1948 году, и это была волна антисемитизма. О ней слишком много известно, чтобы снова рассказывать о ее силе и продолжительности. В очередной раз Треппера вывели из его камеры и повели по подземному коридору, соединяющему тюрьму с министерством госбезопасности, в кабинет Абакумова. Тот спросил: «Почему вы окружили себя предателями? Объясните, с какой целью вы решили доверить предателям ключевые посты в вашей организации?» — «Предателям? Каким предателям?» — «Кацу, Гроссфогелю, Шпрингеру, Райхману и т. д.: все они евреи, следовательно, предатели!..»