Красная карма
Шрифт:
Он даже не потрудился предъявить свое удостоверение или значок полицейского. Просто повернулся к Пьеру Бернару и сказал без улыбки:
– Вы не могли бы оставить нас вдвоем, если можно?
– Да, конечно.
И в следующую секунду Николь осталась наедине с этим типом в куртке.
– Не угодно ли присесть?
Вообще-то, это ей следовало предложить ему стул, но он взял на себя инициативу так, словно был у себя дома. Николь молча присела на диванчик – тот самый, с которого она еще подростком любовалась по телевизору Анук Эме [48] .
48
Анук
Незваный гость расположился напротив, в отцовском кресле.
Но его поза не имела ничего общего со спокойной позой отца: он сидел на краешке кресла, широко расставив ноги и положив руки на подлокотники; его узловатые пальцы напоминали морские канаты.
Николь вздрогнула, заметив выглядывающий из-под куртки револьвер.
– Вы… Чем объясняется ваш визит?
– Боюсь, мадемуазель, что у меня плохие новости.
– А именно?
– Вы знакомы с Сюзанной Жирардон?
– С ней что-нибудь случилось?
Человек (она уже забыла его имя) ответил не сразу. Безмолвные мгновения превращались в ледяные сталактиты.
– Она умерла, – сказал он наконец.
Николь показалось, что она ослышалась.
– Вы хотите сказать… это что – несчастный случай?
– Нет. Ее убили.
И Николь услышала где-то в комнате эхо, повторившее ее собственным голосом:
– Убили?
Полицейский кивнул. Прядь волос скрывала его глаз, как повязка пирата. Николь всматривалась в это жесткое лицо, будто надеясь прочитать на нем разумное объяснение прозвучавшим словам. И внезапно она поняла. Да, теперь все ясно:
– Во время демонстрации?
– Вовсе нет. Убита у себя дома, на улице Деревянной Шпаги.
Нет, ничего не понятно. В голове стоял какой-то гул. Потом услышанное медленно, как холодный прилив – холодный как лед, – захлестнуло ее мозг. Сюзанна… Умерла… Навсегда…
– Но… как?.. – с трудом выговорила Николь. – Что случилось?
– Я предпочитаю не вдаваться в подробности.
– А убийцу нашли?
– Нет. Расследование еще только началось.
Только тут Николь осознала, что плачет. Но эти слезы не имели ничего общего с теми, что сопровождали ее обычные огорчения. Это были слезы настоящего горя, слезы бессильного гнева и скорби.
– Вы давно с ней дружили?
По интонации Николь поняла, что начался допрос. Время сожалений и слез кончилось; оно длилось недолго – вот и все, что можно о нем сказать.
По голосу и тону инспектора было ясно, что смерть – это его ремесло. Или, вернее, что смерть для него – отправная точка расследования. По-настоящему сыщика интересовало только дальнейшее – охота, розыски, убийца…
– Уже три года… – пробормотала Николь. – Мы вместе поступали на философский.
– Вы считали ее самой близкой подругой?
Николь собралась было ответить, но тут рыдания перехватили ей горло так сильно, словно туда попал комок клея. У нее вырвался крик, точнее, горестный стон, и на этот раз она расплакалась всерьез, обильными слезами молодой двадцатитрехлетней женщины.
Она сидела с поникшей головой, но сквозь слезы и свисавшие волосы разглядела, что сыщик раскуривает сигарету. Он не казался ни смущенным, ни огорченным. Просто пережидал этот взрыв горя, вот и все. Плакальщицы его не трогали. Он собирался продолжать свои расспросы.
– Извините меня, – пробормотала Николь и поспешно вышла, чтобы взять носовой платок.
Когда она вернулась, вид у нее был уже получше, она выглядела спокойной и… опустошенной.
– Нас было трое… три подруги, – сказала она.
– И третья – Сесиль Бисилиа, верно?
– Вы ее тоже допросили?
– Я только что от нее.
Николь не верила своим ушам: Сесиль уже в курсе несчастья и даже не позвонила! Наверно, была так потрясена, что не сразу осознала случившееся.
– Я запретил ей звонить вам, – добавил инспектор.
– Что?!
– Вы наверняка удивляетесь, почему она вас не известила. Так вот: я ее предупредил, что, если она это сделает, у нее будут неприятности.
– Но… почему?
– Объявлять плохие новости – это моя забота. Я их приношу и наблюдаю за реакцией.
Николь захотелось влепить ему пощечину, но она сдержалась и только всхлипнула.
– У нее был дружок?
По правде говоря, Сюзанна не пропускала никого, кто носил штаны, – что на факультете, что в кафе, что на баррикадах. Ее партнерам – на один вечер, на одну ночь, даже на часок – счету не было. И тем не менее ее никто не назвал бы потаскушкой. Да и мало кто знал Сюзанну с этой стороны: самым привлекательным в ней было страстное увлечение политикой и благородным братством сторонников революции.
– Нет, у нее не было дружка, – солгала Николь.
– А вот ваша подруга Сесиль дала мне понять, что она их коллекционировала…
Ну пусть только этот проклятый сыщик уйдет! Она тут же позвонит Сесиль! Как ни странно, сейчас она чувствовала себя более стойкой, чем та.
– Ну да… у нее бывали… увлечения…
– А не было ли среди них подозрительных типов… психов?
Ох, как же ей хотелось бросить ему в лицо, что Сюзанна водилась именно с подозрительными типами и психами, позорившими общество, и все они имели на это полное право! Но она ограничилась коротким «нет».
– Никаких парней, склонных к жестокости, к насилию или просто ненормальных?
– Нет. Я вообще не понимаю, что вас интересует.
Сыщик не ответил; он порылся в кармане куртки, вытащил сложенный вчетверо листок бумаги и развернул его на низком дубовом журнальном столике, подписанном Жаном Пруве [49] , которого очень почитал ее отец.
Большинство фамилий были ей знакомы – студенты Сорбонны, друзья Сюзанны, все более или менее близкие.
– Вы знаете этих людей?
49
Жан Пруве (1901–1984) – французский архитектор-самоучка, дизайнер и инженер, один из крупнейших конструкторов XX века.