Красная книга
Шрифт:
– Я знаю, Ир, я это знаю.
А сам думал: «Сука, свалил, а нам в этом жить. Мудак ты, друг мой Тимур Дзагоев!»
***
На большой перемене Саша подошла ко мне. Как обычно, со своей слегка высокомерной улыбкой, сказала:
– Дим, хочешь со мной сидеть?
Я не сразу понял о чём речь.
– За одной партой, – пояснила она.
Я потерялся.
– Я… не против.
– Пошли к Аннушке? – я кивнул и пошёл за ней.
Не знаю, о чём Аннушка думала, когда с выпяченным пренебрежением смотрела на нас. Может, решила, что «таких, как мы» лучше держать в одном месте, а не размазывать по классу. Она согласилась, определила нам третью парту в среднем ряду. Не обижайся, Саблина!
Саблина вздохнула:
– Я всё понимаю. Друзья?
– Конечно, – ответил я.
Мне стало и легче, и трудней. Вокруг Саши раздвигались стены и поднимались потолки. Её личное пространство защищала колючка под напряжением, сюда никто не лез. Рядом с ней был кислород, которым я дышал. В какой момент влюблённость стала зависимостью? Да сразу.
Соседка по парте – это что-то намного более интимное, чем просто одноклассница. От случайных прикосновений в меня били разряды. Я следил за ручкой в смуглых пальцах, выводившей буквы не слишком аккуратным почерком, вместо того, чтобы писать самому. Когда на её глаза падала прядь тёмно-каштановых волос, я мечтал набраться смелости и убрать её, чтобы не мешала смотреть на меня. Может, тогда в глазах появится что-то ещё, кроме обычного снисходительного разрешения быть рядом. А потом я шёл домой и слова сами собирались в стройные ряды с созвучными окончаниями. Я записывал их на листочках в клеточку своим гораздо более аккуратным, чем у неё, почерком и прятал под матрас. Когда-нибудь, может, она их увидит. Нет, вряд ли.
***
Ночью в окно моей с братом спальни влетел камень, потом ещё один. Третий вынес стекло на кухне. Брат сел в кровати, закутавшись в одеяло, как маленькое до смерти перепуганное привидение. Я осторожно выглянул в разбитое окно. Двор заливал лунный свет, и никого живого там не было. Я вбежал в большую комнату. Мама в халате кинулась ко мне:
– Что это? Что случилось?
– Кто-то бросает камни в окна, – ответил я.
В этот момент за её спиной в окно влетел булыжник. Я выключил свет и выскочил на балкон. Внизу Романчиков кинул ещё один камень в окно маминой спальни. Он увидел меня и бросился к дороге. Там стояла «ласточка», как он называл свой 412-й москвич. Прыгнул в неё и с рёвом умчался прочь.
На следующий день жизнь стала похожа на голливудский боевик.
По дороге из моей школы к дому по одной стороне тянется ряд частных домов. В основном старых, осевших, с окнами почти на уровне земли. Один из них, заброшенный, рухнул, заборы повалили и затоптали. Участок зарос сорняком повыше моего роста, а сбоку осталась протоптанная тропинка на параллельную улицу.
Когда я возвращался из школы, заросли зашевелились. Я увидел Романчикова с дёргающимся лицом, в его руках – литровая стеклянная банка с жидкостью. Может быть, меня спас погром прошлой ночью – человек, перебивший все окна в нашей квартире выскакивает на меня из-за кустов с непонятно чем наполненной ёмкостью. Я увернулся, закрылся курткой, и она приняла на себя удар. Выплеснув содержимое, Романчиков швырнул банку мне под ноги и скрылся в зарослях. Скоро с параллельной улицы послышался рёв мотора.
Я оцепенел и тупо смотрел на осколки под ногами.
– Ну ни хрена себе страсти! – присвистнул кто-то.
Незнакомый мужик разглядывал мою спину.
– Да-а, куртку можно выкинуть. На тебя хоть не попало?
– Что это было? – спросил я, стягивая варёнку.
Он пожал плечами.
– Не знаю, может кислота из аккумулятора. Она не такая концентрированная. От неразбавленной куртка не спасла бы.
Эх, моя варёночка! Дешёвую джинсовую куртку мадэ ин Индия я вываривал сам в огромном ведре. Ворочал её деревянными щипцами, пока она не выцвела и не пошла пятнами. Почти фирм`а на вид получилась. А теперь и она ушла в страну вечной охоты вслед за кассетами. «И Тимуром», – подумалось…
Дома я показал маме испорченную куртку.
– И где ты так умудрился? – скривилась она.
– Романчиков твой попытался меня облить кислотой. Я вот не пойму: а чего меня? Это ж ты его выгнала, оттопталась, как обычно.
Ноздри у мамы раздулись, она захлебнулась воздухом, зашипела:
– А-а, ну ты ж хотел, чтобы твою мать родную кислотой облили, да? Жалеешь, что не получилось?
Я вытаращил глаза: ты с какой планеты вообще? Что можно ответить на это, и на каком языке? Не было смысла что-то возражать, я вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
«Эта музыка будет вечной, эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки…»
***
Ирку затравили. Настолько, что в школе появилась её угрюмая мать. Долго перетирала что-то с классной «Б»-эшек», потом забрала документы. Ирка поймала меня после уроков. Смущаясь, клюнула влажными губами в щёку.
– Димка, ты – единственный нормальный человек в этой школе, – сказала она, блестя красными глазами.
Я пожелал ей больше не вляпываться в дерьмо. Прикольно выходит: для Тима не такой тупой и уродливый, как остальные; для его Ирки – единственный нормальный из всех. Я просто в топе среди людей со сбитыми набекрень мозгами. Король психов.
Ирка ушла вдаль по аллее нетвёрдой походкой: сутулая, отяжелевшая, а я думал: нашла б ты себе занятие, которое будет настолько огромным, что вытеснит нескладную фигуру Тимура Дзагоева из твоей головы. А что это будет – плетение фенечек или выращивание детишек абсолютно пофиг. Не сможет – будет вечно помнить его «Если уйдёшь, я повешусь!». Злое слово может отравить всю жизнь.
***
На следующий день я пришёл из школы, а у нас гость. В мамином кресле сидел незнакомый мент и курил сигарету. Мама показала мне на диван:
– Присядь. Это – Томас Ионасович. Расскажи ему про нападение.
Я рассказал. Мент почиркал в блокнотике. Совместными усилиями мы вспомнили номер романчиковской «ласточки». Я объяснил, как найти гараж. Предложил показать, но он сказал:
– Не надо.
Я ушёл к себе, а Томас Ионасович не торопился. Он рассказывал маме ментовские байки, мама восхищённо смеялась.
Вечером позвонили, мама бросила в трубку: «Сейчас, бегу», – и правда убежала.
Вернулась поздно, когда я спал. Села на край кровати, щёлкнула ночником. Я протирал глаза, а она грустно на меня смотрела.
– Я в милиции была. Они его поймали.
– Кого «его»? – не сразу понял я.
– Романчикова.
– И что?
– Меня завели к нему в камеру. Его сильно избили. Говорят, оказал сопротивление при задержании. Увидел меня и на колени упал, умолял его простить. По-настоящему на коленях ползал, представляешь?
– Простила?
Мама посмотрела на моего спящего брата и вздохнула.
– Томас дал мне дубинку. Говорит: отведи душу.
Редкий случай: говорила она с трудом, выдавливая из себя слово за словом. Обычно было наоборот.