Красная легенда на белом снегу
Шрифт:
При последних словах Якса прикоснулся к молодому жертвенному оленю.
Затем Якса взял бубен и стал петь хвалебные гимны: огню, душам бывших шаманов, тучам, месяцу, звёздам и орлам.
Это была уже вторая, театрализованная часть камлания.
Наклоняясь
Не удаляясь от огня, от высокого дерева, он стал показывать, что совершает длинный путь: то поднимается на Урал, то спускается в тёмные ущелья, спотыкается, переплывает реки полноводные, спасается от преследования волков, укрывается от диких зверей, прячется от лесных богов зла.
Он подражал то волчьему вою, то звериному рыку. Наконец, как бы преодолев многие препятствия, ставшие на его великом пути, шаман всем своим видом показал, что достиг жилища божества.
Упал перед богиней на колени и с мольбой в голосе задал вопрос:
— Кто виновен в болезни ребёнка? Что было причиной такой жестокой муки?
Получив от богини ответ, который остался тайной для всех, Якса сделал вид, что возвращается обратно к людям.
Длинен путь от людей к богам, не менее сложно возвращение назад.
Между тем молодой олень был уже зарезан. Его кровью уже мазали рты идолов, поили корень высокого колдовского дерева, и золотой огонь угостили.
Кончив камлать-петь, Якса наклонился к больному мальчику и закрыл его тёплой, слизкой шкурой молодого оленя, приговаривая:
О Сорни-най! Семиголовая огонь-мать, Семиязыкая золотая богиня, Варящая всё сырое, Оттаивающая всё мёрзлое, Услышь мои молитвы, Верни ребёнка к жизни!..С этими словами он нагнулся к мальчику, положил руку на его голову да так и застыл в смятении: мальчик был мёртв.
Тревожно затрещал огонь в очаге. Искры полетели вверх. И кажется, в темнеющем небе сразу превратились в яркие звёзды.
— Кто же виноват? За что дух заразы так свиреп? — простонал шаман, опуская бубен…
Луна потускнела за лёгким облачком, плывшим по небу серой птицей.
Она стала похожа на медный глаз богини Сорни-най, небольшой идол которой, вырезанный из куска дерева, был выставлен тут же, перед огнём.
Огненные языки молниями ударили Яксу и погасли. Якса упал на землю лицом вниз…
Пролежав без чувств некоторое время, он сел, уставив оледеневший взгляд на огонь, и хриплым со сна голосом пропел:
— Вышла Танварпэква из своего логова из-под корней дерева и вместе с русским Учителем-Кулем начала щекотать и душить детей. Где моё мудрое племя мухоморов? Надо детей забрать из школы — и увезти в горы!.. Красный дух заразы идёт!
Невозможно Саве было представить, что его друг, весёлый и такой сильный мальчик, стал мёртвым… Но Сава сам, своими глазами видел, как Петю снесли на кладбище, на священное место печали и горя.
Своими ушами слышал Сава про Танварпэкву и про Учителя-Куля, которые будто бы начали щекотать и душить детей…
…И вот нарты мчались по извилистой таёжной просеке. Луна исчезла.
Чудилось Саве, что из-за высоких деревьев вот-вот выскочит Куль или сама ведьма Танварпэква, из-за которой он потерял тёплый-тёплый, светлый-светлый дом — школу-интернат…
Дальний путь лежал меж сосен,
Мимо гордых стройных кедров,
По застывшим мёртвым речкам,
Над которыми берёзки,
Голенастые осины
Голышом вдали стояли,
Ветки в небо заломивши…
Дальний путь — как сон печальный,
Что всю ночь до утра снится…
Дорога бежала, бежала, расталкивая большие деревья. Наконец деревья отошли от дороги. Под ноги оленям легла белая поляна. Тёплый клуб дыма упал на мчавшуюся в холоде дорогу. Лаем собак взвизгнула поляна. На краю поляны, средь большого снега вырос белый конус чума с синим дымком и красными искрами.
Олени остановились. Сава с отчимом вошли в чум. Пьянящим теплом повеяло от пылавшего посреди чума очага. Над очагом висел чугунный котёл. Над ним струился пар. Вкусно запахло оленьим мясом. У очага сидела седая старуха и неподвижно глядела на огонь. Если бы не дымок, струящийся над её трубкой, то можно было бы подумать, что старуха сделана изо льда.
Молодая женщина кормила ребёнка. Волосы у женщины длинные, прямые и чёрные. Глаза большие, тоже чёрные.
— Подай ребёнка сюда! — вдруг ожила старуха, увидев вошедших. — Да встречай гостей.
Молодая женщина тут же вскочила, отдав ребёнка старухе. Она пригласила вошедших к огню, предложила место. А сама тут же выбежала. Скоро она принесла охапку дров, повесила над очагом большой медный чайник.
Сава продрог до костей. Протянул руки к огню. Стенки чума были в дырах. Но мороза не чувствовалось — хорошо горел огонь.
Не успели передать приезжие и половины новостей, как перед гостями вырос низенький столик. А на нём большая деревянная чаша со строганиной из оленьего мяса. Рядом с ломтиками мяса лежали тёмно-красные кружки оленьей печени.
У Савы вдруг потекли слюнки. Так захотелось ему нежной оленьей печени! В интернате — каша и другая русская еда. Сырого мяса не поешь…
Сава вспомнил, как в первый раз пошёл в интернатскую столовую. В ней было чисто и уютно, не так, как в чуме. На столах — белые скатерти, чистые, как пороша.