Красная легенда на белом снегу
Шрифт:
И тут началось такое!..
Все повскакивали со своих мест: и люди Железной Шапки, и люди Красного чума, готовые к схватке.
Тогда вперёд вышел Журавль, сын Няркуся, и в ответ на вызов Железной Шапки заиграл на многострунном инструменте и запел.
Возбуждённые голоса затихли. Один Журавль играл и пел.
Песнь его была длинна, как полярная ночь, тягуча и монотонна, как метель. Журавль пел родовую песнь-сказание о бедствиях рода Няркусь, о своей семье, о самом себе. Пели это сказание и дед и отец Няркусь. Пел это сказание теперь и сам Журавль из рода Няркусь, лучший ученик шамана Яксы!
Он пел о том, как впервые его
Небо и снег. И ничего, кроме снега и оленей. Олени бегут, бегут, бегут. Бегут от бедной хижины. Бегут за большой правдой.
Люди Няркусь уходили от бедной жизни всем родом. Хороший царский начальник привозил в тайгу «огненную воду», а потом за неё брал шкурки соболя и белки, угонял оленей за долги.
Кай-о! Кай-о!
Где хорошая жизнь? Где правда? Род уходил в глушь, думал укрыться от худых законов, которые сделали нищими не только людей рода Няркусь, но и всех манси.
Кай-о! Кай-о!
Загремела тайга выстрелами. Дух Революцы поднял крылья.
Великие шаманы сказали: «Беда, ой, большая беда в край снегов идёт! Люди с ружьями, худые люди идут. Уходите, манси, в глубь лесов, поднимайтесь в горы!»
Кай-о! Кай-о!
И мы ушли в глушь.
Но и сюда пришли люди с ружьями. Однажды приехал к нам большой начальник. Плечи у него золотые. А кричал словами тяжёлыми, тяжелее камня. Требовал от дяди моего оленей.
«Где бедному манси взять много оленей?» — ответил ему дядя. Тогда размахнулся начальник с золотыми плечами стальной шашкой и разрубил ему голову надвое. Покраснел снег от крови. Покраснели наши глаза от слёз. В этот миг пришли другие люди с ружьями. На лбу у них красные звёзды, в глазах у них — свет ясного утра. Много стреляли они в кровавого начальника, сорвали с него золотые плечи.
Кай-о! Кай-о!
А шаманы опять говорят: «Пришёл в тайгу новый закон, красный закон! Худой закон! А знаете, манси, где красный мох растёт, мох ядовитый? Его не едят олени, там стадо остаётся голодным, там живёт одна смерть».
Но появился в кочевьях коммунист-манси по прозвищу Красный Корень, он сказал: «Не всё красное ядовито. Красное — начало новой жизни». К новой жизни стал звать Красный Корень, скликая по тайге всех бедных, обездоленных. Собирал колхоз.
Люди сомневались. Как быть?
Шаманы пугают, а Красный Корень зовёт.
Где правда?
А правду никогда не надо обгонять на оленях и не надо искать в дальней глуши. Правда всегда рядом ходит.
Вот зарубка — простая дощечка с узорами, которые вывела рука моего отца, убитого богатеем Осьмар Васькой. Слёзы мои текут, словами льются. А дощечка с зарубками, деревянное письмо, говорит вот что…
Журавль замолчал, протягивая людям деревянное письмо, прося их самих прочитать написанное когда-то его отцом.
Долго ходила палочка по рукам, потом старик Сас-Сипаль начал её читать:
— Четыре грани у неё, как четыре стороны света. На первой грани записана вся семья Няркусь. Первый большой знак — это он сам. Второй — маленький, вырезанный рядом — жена. Затем сыновья — раз, два, три…
Последний знак — тамга рода Няркусь. Её вся тайга знает.
На второй грани написано о богатстве Няркусь, о его оленях, собаках, лыжах.
Оленей — десять. Из них — шесть быков, четыре важенки, собак — три…
Третья сторона рассказывает сынам, сынам сынов, как жилось в древнем роду Няркусь: в нём одни долги. Вот здесь записан долг купцу Ивану. Налимов, осетров требовал он и шкурок беличьих и лисьих. Долг белому царю обозначен отдельно, крупно. Ему Няркусь должен был поставлять горностаев для царской мантии…
Долг шаману обозначен оленем. Мясо и кровь оленя любят вдохновенные шаманы.
На четвёртой грани написано о желании старого Няркуся.
Детям желал он мяса, чтобы были сыты, здоровья — сыновьям, хорошей им дороги.
А дорогу видел он в большой дороге сына, который уехал учиться в чудесный чум — в Ленинград, чтобы найти правду и привезти на Север вместе с красным законом — законом счастья и дружбы людей и народов.
А последний знак, самый большой знак на этой грани, — заявление Няркуся принять его в колхоз.
Кто-то сказал, что он уже умер, старый Няркусь. Но другой сказал, что душа его жива, она тоже хочет счастья.
Поднялся невообразимый шум.
Люди Красного чума встали и запели какую-то свою песню.
Скоро все собравшиеся в этом доме разделились на два непримиримых лагеря.
Сава сначала думал, что это игрище, представление. Но скоро дело приняло серьёзный оборот. Полупьяный Железная Шапка, сидя на княжеском троне, устланном рысьими шкурами, открыто предъявлял Совету, Красному Корню, Учителю и другим представителям Советской власти свои требования, грозя тут же связать их, если они не признают его власти над сородичами.
Не печальтесь, не горюйте!
Знаю песню я иную,
Песню радости великой!
Пусть откроет каждый лили —
Душу, полную тревоги, —
И прислушается к песне:
Всё в прошедшем, всё в грядущем,
Всё живёт и умирает
И родится в новом свете…
Сава сидит на дереве. На толстом суку кедра. Кедр — дерево высокое. Ветви у него густые, пушистые. Снизу Саву не видно. Сверху Саве всё видно. Глаз у него острый, рысий. Сверху Саве всё слышно. Слух у него таёжный, уши, как у чуткой собаки, всегда настороже. И нос у него хотя и маленький, приплюснутый, но запахи различает он по-звериному. А вот голова…
— Голова твоя глупая! Ум твой плохо шевелится! — ругался вчера отчим, когда Сава помог бежать Учителю.
«Ум мой, наверно, и правда плохо шевелится», — размышлял Сава, глядя на руки свои, которые только в самый последний момент смогли развязать Учителя. Учитель сел в нарту, его увёз один догадливый манси. Неповоротливый ум Савы сразу не догадался, что надо сесть на другую нарту, помчаться следом за Учителем, а когда догадался, было уже поздно.