Красная лошадь на зеленых холмах
Шрифт:
Ахмедов искренне огорчился, он спрашивал у всех:
— Неужели только за машинами приезжали?.. И зачем они говорили, что Ахмедова на Кавказе каждый мальчишка знает?.. Когда они так сказали, я понял, что обманывают…
Ветер нес от дальнего леса запах белой цветущей черемухи, до горизонта за речкой Шельной зазеленели озимые, но вот они стали зелено-синими, фиолетовыми, и запах дурманной травы из оврага перебил черемуху, и развернулась туча над Камой, вороны взвились в небо, ветер переменился и вовсе пропал, петухи вдали пропели.
Грянул ливень.
Тяжело дыша, водители собрались в укрытии. Они смотрели на темную пелену вокруг вагона, разглаживая ладонями мокрые волосы. Ударил гром, как пушка. Молнии заторопились — светло-фиолетовыми ветками разрослись по небу. И гром стал непрерывным, как грохот под мостом, по которому идут подводы.
— Снесет на фиг, — пробурчал Путятин, заглядывая под колеса. — У нас в Сибили таких глоз не бывает. Зато у нас молозы!
Один зашуршал газетой, другой закурил.
— Эх, живем, живем, — сказал старик Карпов, морщинистый, весь как из розовых и красных ниток сплетенный, — а кто-то раз — и на кнопку нажал… Вот мы с Америкой договорились, а другие-то не больно присоединяются. Мы с Америкой вроде как кореша, а если та же Франция али Китай… али Азраиль, господи прости. Наверное, тоже в погребах не сметана стоит.
— Чепуха! — отозвался Зубов, как всегда, громко, с вызовом. Он вскинул голову и затянул туже зеленый галстук с пальмами. — Мы за своих отвечаем, Америка — за своих, говоря идеологически.
Карпов мудро, по-стариковски улыбнулся, кладя голову на плечо и доставая из кармана папиросы, не сводя глаз с Зубова, произнес:
— Грамотный ты, Вовка, да не все на наших и ваших делятся! Все равно б — какую-никакую винтовку неучтенную держать бы надо…
— Держат, — многозначительно кивнул Василий Васильевич. — Разрядка, конечно, дело важное, правильное. Но себя мы в обиду не дадим. Думают за нас, не бойся. Так.
— Раньше тоже думали… — пасмурно пробормотал Карпов. — Помнишь? Ох, чего там…
Дождь стих. Народ стал расходиться.
Две половины разорванной тучи, ворча, катились на север и юг, а между ними выступала такая сочная синева, почти зеленая синева, — все остановились, глядя вверх. Пахло цветочным сором, теплой землей, из которой растет хлеб. Синяя, радостная полоса ширилась и вдруг распахнулась на все небо! И красным колесом выскочило солнце, и загомонили птицы, и шли старые и молодые люди по земле, у старых были старые посохи, гладкие, у молодых — молодые, с острыми сучками, которые подчас царапали ноги старикам. Зеленая радуга повисла до земли, поцвела и погасла. Значит, не будет больше дождей, будет вёдро — работай, человек, и не беда, что вечером деревянные губы еле воду пьют, руки полотенце не держат. Утром проснешься — как в молоке искупался — снова сильный, цепкий.
Но как уснешь после такого дождя! Сладкая черемуха ночь заколдовала…
Алмаз среди ночи тихонько встал.
Он вышел,
Светил месяц. В траве белел камень.
«Я люблю ее. Я ей все-все расскажу. Мы будем самые счастливые… а к утру я вернусь…»
Алмазу повезло — в город шел автобус.
Через час он стоял в кромешной тьме сеней и тихо стучался в дверь к Нине.
Но она опять ему не открыла. Наверное, обиделась, что Алмаз совсем ее забыл за работой. Или раскаивается, что их любовь слишком далеко зашла… «Но я люблю тебя, люблю!»
И он шел обратно пешком, тонкий, худой, — только кулаки тяжелые, и они мотались из стороны в сторону…
Он приблизился к вагончику — странно! — в окне горел свет. Парни не спали. Путятин передал Алмазу записку. Здесь была Нина! Вспыхнув от радости, он судорожно развернул листочек бумаги в клетку. На нем было написано: «Алмаз, погиб Толя».
Какой Толя? Белокуров?! Не может быть. Какой-то другой Толя? Шутка? Алмаз обернулся и посмотрел в пасмурные лица парней и понял: это правда. Он тихо сел боком на койку и заплакал. Вот почему здесь была Нина…
6
Горяев узнал о смерти бригадира ОС Белокурова в тот же вечер. Ему мимоходом, среди прочих дел, сказали об этом по телефону.
В открытое окно дул сладкий свежий ветер — только что отбушевала гроза. Небо светилось розовыми, лиловыми, зелеными кусками. Трудно было определить, где само небо, где горят тучи. Все двигалось и темнело.
Во двор ОМ, рыча и разбрызгивая грязь, въезжали машины: грузовые, автоскреперы, бульдозеры С-100. И показалось Горяеву, что все шоферы сумрачны, ходят горбясь от этого горя, хотя, конечно, вряд ли уже они успели узнать о случившемся. Беда произошла только что. Притом в другой организации, не в ОМ.
Энвер тяжело вздохнул, стал черкать на бумаге. Он вспомнил, кажется, этого Белокурова. У него раньше работал Шагидуллин. Они вместе прошлым летом искали сварщиков, поиздевавшихся над лошадью…
Видимо, тот самый Белокуров. Бригадир. Нелепая, судя по всему, смерть. Настолько нелепая, что обидно, больно за сильного и умного парня. Его убило током. Он переключал растворный насос — и то ли замкнул сеть, то ли за голые провода рукой взялся. Сегодня был дождь. Наверное, парень стоял на мокром. Иначе разве убьет человека? Там трехфазный ток, триста шестьдесят вольт. Сопротивление человека — килоом… Энвер привычно стал писать формулы. Отбросил карандаш. Какая ерунда! Теперь не поможешь.
Конечно, ОС — чужая организация. Каждый год что-то случается на громадной стройке. Но вина, как сейчас показалось Горяеву, лежала и на нем. УММ-2 (управление малой механизации — растворные насосы, транспортеры и пр.) раньше принадлежало ОМ. Потом Сафа Кирамов выпросил эту группу людей себе. В данном конкретном случае его просьба была разумной. Мотористов подчинили ритму строителей. И небогатую их технику ОС взяло на свой баланс. Но разве от этого Горяеву легче?! Как могли бывшие его люди оставить без присмотра рабочее место? Куда смотрели?