Красная пелена
Шрифт:
Надо сказать, что по сравнению с остальными пациентами я пользовался относительной свободой. Мне отменили все ненужные процедуры, и я мог ходить где хотел. Мне даже предложили пройти курс трудовой терапии, в ходе которого я учился печатать на машинке.
По какой-то странной закономерности почти весь персонал санатория отличала общая печать угрюмости, как нельзя лучше соответствовавшая атмосфере заведения, как будто их специально отбирали по этому признаку.
К нам в комнату регулярно заглядывала санитарка по имени Мари-Франсуаза – вечно чем-то недовольная блондинка, по мнению моих товарищей, крашеная и внешне
Была еще Мари-Клод – сварливая и глуповатая особа, донимавшая нас рассказами о своем женихе. Поскольку она часто путалась в деталях, мы догадывались, что жених этот – фигура воображаемая. Настроение у нее менялось по сто раз на дню – она могла наорать на тебя, а через пять минут уже ворковала как ни в чем не бывало. Работу свою она выполняла добросовестно, но пациенты ее не любили; никому не нравилась вздорность ее характера.
Уборщик, с которым у меня произошла стычка, был ненамного лучше. Сам из иммигрантов, он вел себя так, словно стыдился собственного происхождения. Из-за габаритов – он был невероятно толст – его прозвали Плюшевым Мишкой, но лично я не находил в нем ничего «плюшевого». Мне он напоминал скорее гадюку с ядовитым жалом. Шуточки, которые он отпускал, заставляли меня серьезно усомниться в наличии у него мозга. Нахрапистый и наглый, он демонстрировал полное отсутствие культуры, в том числе арабской, и постоянно издевался над «понаехавшими тут» уроженцами Магриба, воспроизводя самые отвратительные националистические клише.
Под завязку набитый стереотипами, Плюшевый Мишка, помимо всего прочего, раздражал меня своей непредсказуемостью: сегодня веселый и дружелюбный, завтра он мог ни с того ни с сего нагавкать на любого. В разговорах с нами он принимал покровительственный тон и вечно пытался учить нас жизни. Профессор веника и тряпки! Лично я не вижу ничего позорного в труде уборщика, но точно знаю, что многие не слишком умные иммигранты, вынужденные выполнять эту работу, никогда не рассказывают родным и близким, когда приезжают домой в отпуск, чем именно занимаются. Они корчат из себя невесть кого, а возвращаясь к своим совкам и метлам, злятся на весь свет.
Единственным лучом света в этом тусклом царстве была медсестра, не дававшая мне окончательно разувериться в роде человеческом.
Ее звали Полина, ей было лет тридцать пять. По голосу и манере разговаривать я представлял ее себе красивой брюнеткой с тонкими чертами лица, матовой кожей и искристым взглядом. Скорее всего, этот образ не имел ничего общего с реальностью, но меня это не смущало. У меня уже появилась привычка каждому человеку, с которым я общался, придумывать внешний облик, отвечающий его характеру, и пусть этот облик оставался целиком и полностью плодом моего воображения, я им дорожил и не собирался от него отказываться.
Полина приходила к нам два раза в день – мерить температуру и раздавать таблетки. Она всегда улыбалась, всегда разговаривала ласково, и мы ждали ее прихода с нетерпением. Она словно солнышко озаряла наше мрачное существование.
Особенно заметным контраст между поведением Полины и всех остальных становился, когда она заходила к нам в комнату не одна, а в сопровождении Мари-Клод или Мари-Франсуазы. Обе санитарки тут же начинали разговаривать с нами сквозь зубы. Я долго ломал себе голову,
Мне также нравилась Надин, проводившая у нас курсы трудотерапии.
Я ходил к ней на занятия каждый день, обучаясь печатать на машинке. Класс располагался на последнем этаже здания, но я без труда добирался туда самостоятельно: шел, вытягивая вперед руки, чтобы на что-нибудь не наткнуться, а поднимаясь по лестнице, приволакивал ноги, ощупывая каждую ступеньку.
В классе-мастерской всегда витала теплая, почти радостная атмосфера, так не похожая на ту, что царила за ее стенами. Каждый занимался своим делом; мы негромко переговаривались под звуки радио, включенного на музыкальную программу.
Пациенты с физическими травмами рук разрабатывали мускулатуру с помощью лепки, плетения и прочих видов деятельности.
Слепых, кроме меня, здесь не было, и мне поставили отдельный столик в стороне от остальных – возможно, потому что древняя пишущая машинка, на которой я тренировался, издавала оглушительный грохот.
Благодаря Надин я совершил важное открытие. Оказывается, я могу научиться писать, не прибегая к посторонней помощи.
Что касается радио, то, слушая музыку, я понял, что способен испытывать те же волнующие чувства, какие она вызывала во мне всегда. Значит, даже ослепнув, я не потеряю способности к сопереживанию. Думаю, что именно в эту минуту моя решимость начать заново отстраивать свою жизнь оформилась и окрепла.
У меня появилась навязчивая идея – раздобыть себе радио. Денег у меня не было, следовательно, о том, чтобы просто пойти и купить приемник, не приходилось и мечтать. Приходилось выпрашивать его у тех, кто обладал вожделенным устройством, чаще всего – у Надин. И вот в один прекрасный день она вошла к нам в комнату и сказала, протягивая мне пакет:
– Держи! Это подарок для тебя.
Я очень удивился – до сих пор мне не часто случалось получать подарки.
– Это транзисторный приемник, – добавила Надин.
Мое счастье было беспредельным. Я не знал, как мне отблагодарить Надин, и поднялся, чтобы чмокнуть ее в щеку. Но она чуть повернула голову и подставила мне свои губы. На краткий миг я напрочь забыл о своем несчастье. Сладость поцелуя пробудила во мне невероятную жажду жизни. Раньше я и не подозревал, что человек может до такой степени хотеть жить.
Глава 14
Теперь, когда я был погружен в вечный сумрак, единственной связью с миром стали для меня звуки, в первую очередь человеческие голоса. Подаренный радиоприемник вернул мне вкус к жизни, и я перестал столь остро ощущать свое одиночество.
Я слушал передачи и наслаждался музыкой. Кроме того, я начал постепенно узнавать, что собой представляет западный мир. Я всегда любил поэзию, поэтому на меня огромное впечатление произвели песни Брассенса. С не меньшим удовольствием я слушал других исполнителей, в том числе Ферра, Ферре, Трене.
Я не расставался со своим радиоприемником ни на час. Наконец-то я получил неиссякаемый источник информации! Я переключался с государственных каналов на коммерческие, и каждая передача приносила мне что-то новое. Даже реклама меня не раздражала, ведь благодаря ей я ближе знакомился с французским обществом.