Красная пелена
Шрифт:
Я никогда не планировал стать поэтом. Но сочинение стихов приносило мне радость, которую я не променял бы ни на что другое. Это было подлинное счастье.
Исписанные листки я без всякой жалости выбрасывал в мусорную корзину. Сознательно или неосознанно, но обычно в стихах я старался выразить свои впечатления от минувшего дня, свои мысли, навеянные разговорами с другими людьми. Среди товарищей по учебе и преподавателей у меня сложилась определенная репутация. «Этот за словом в карман не полезет!» – частенько приходилось слышать мне. Я знал, что этой оценкой обязан своим упражнениям
Я ловлю голоса отверженных,
Я, бездомный поэт,
Я внимаю стонам иссохшей земли,
И в моем разверстом сердце поднимается гнев.
Между нами с Пьером установились отношения искренней дружбы. Он уже год жил в общежитии и проходил обучение в центре. Благодаря своему открытому характеру и природной любознательности он сумел более или менее успешно освоиться в нашем квартале.
Как-то субботним вечером он пригласил меня в бистро. Незрячие обитатели общежития любили собираться здесь в конце недели за бутылкой вина и немудрящей закуской.
Мне казалось, я понимал, почему они выбрали местом встреч это облюбованное иммигрантами бистро. Наверное, находясь среди своих, легче прощать себе неудачи. В бистро и правда царила скорее средиземноморская, чем парижская атмосфера. Все свободно общались друг с другом, не ощущалось никакой натянутости. В число завсегдатаев входили рабочие из стран Магриба и Африки, португальцы, французы, живущие на минимальную зарплату, безработные всех цветов кожи, пара-тройка проституток, наркоторговцев и скупщиков краденого. В зале всегда стоял гвалт, а над головами посетителей плавали густые клубы табачного дыма.
Но никакая непринужденность обстановки и теплота общения не могли скрыть жестокой реальности.
За весельем и дружелюбием собиравшихся здесь людей угадывалось глубокое отчаяние. Сожаление о разбитой жизни, безысходность и глухая тоска сквозили чуть ли в каждом слове. В этом бистро я наблюдал примерно то же, чему был свидетелем во время моего краткого пребывания в Лилле, но теперь как бы изнутри. Чем позднее становилось, тем быстрее развязывались языки. Кто-то открыто оплакивал свою судьбу, кто-то пел, кто-то пытался подцепить подружку, кто-то обделывал свои темные делишки…
Атмосфера сгущалась на глазах, заставляя всех, кто еще чувствовал себя живым, бежать отсюда прочь. Складывалось впечатление, что люди приходят сюда, чтобы выплеснуть из души хотя бы часть накопившейся боли.
Должен сказать, что даже я, не слишком склонный к сантиментам, начинал испытывать к ним острую жалость.
Но сколько открытий я совершил в этом сумрачном мирке! Моя наблюдательность, отныне основанная исключительно на звуках, получила обильную пищу для развития. С другой стороны, я не понимал, почему воспринимаю убожество этих несчастных людей настолько отстраненно? Может быть, потому, что не видел их лиц? Или потому, что привык с ранних лет преодолевать трудности и рассчитывать только на себя?
К нам за стол подсел подвыпивший мужчина, настойчиво предлагая угостить нас стаканчиком вина. Мы согласились, но я оставался настороже. Никогда не доверял любителям спиртного.
По-французски он изъяснялся с заметным трудом, но вел себя очень приветливо. Задал нам пару-тройку идиотских вопросов, которыми обычно засыпают слепых, но к ответам явно не прислушивался. И вдруг ни с того ни с сего начал рассказывать нам о себе. Он работал на автомобильном заводе, на конвейере. Во Франции жил уже девятнадцать лет. Его звали Ахмед.
– Знаете, а я люблю Францию. Когда я бежал из Алжира, дядя настаивал, чтобы я приехал к нему в Бельгию. Но я выбрал Францию. Сам не знаю почему. Наверное, мне судьбой так предначертано. «Ахмед должен жить во Франции».
Мы внимательно слушали. Его голос звучал искренне, и он, судя по всему, говорил серьезно.
– Извините, я выпил немного… Вообще-то я не пью. Это все из-за жены. Мы поженились пятнадцать лет назад. Чего мне стоило перетащить ее сюда! И вот в прошлом году наконец удалось… Какой же я был дурак, какой дурак! Не успела она получить вид на жительство, и – фьють! Только я ее и видел… Сбежала тайком, как воровка… Теперь-то я знаю, что в Алжире у нее был любовник. И сейчас она постарается вызвать его сюда. Я кретин. Брат предупреждал меня, чтобы я ей не верил. Но я ее любил… Я до сих пор ее люблю, эту стерву. Умереть бы… Жить не хочется…
На последних словах он расплакался. Ему на помощь поспешил мужчина из-за соседнего стола, подхватил его под мышки и увел на улицу.
Разумеется, история этого бедолаги не могла не вызвать к нему общего сочувствия. Все заговорили одновременно, выражая ему свою поддержку. Поскольку я молчал, один из товарищей обратился ко мне с вопросом:
– А ты что об этом думаешь?
– Я думаю, что этот человек так и не повзрослел. Он спутал жену с матерью. И ведет себя как маленький мальчик.
Товарищей моя реакция поразила.
– Нехорошо так говорить! – сказал Пьер.
– Почему же? – не согласился я. – В моих словах нет злобы. Я просто считаю, что он ошибается, полагая, что жена принадлежит ему. Она ведь не вещь, которую он купил. И что за глупости он болтал о любви! Никакой любви не существует. Есть мимолетное чувство, которое присутствует здесь и сейчас. Пока ты любишь женщину, а она любит тебя, между вами вспыхивает любовь. Но когда один из вас уходит, вместе с ним уходит и любовь. Вот что я имел в виду.
Ришар, самый старший из нас, сказал:
– Ерунда! Если двое любят друг друга, они должны пожениться и быть верными друг другу всю жизнь! А его жена просто его предала.
Тут к нам подошла женщина, краем уха слушавшая наш разговор.
– А я думаю, что молодой человек, – она указала на меня, – говорит правду. Я выходила замуж три раза и каждый раз – по любви. Моя любовь продолжалась ровно столько, сколько ей было отпущено, а потом заканчивалась. Но дело не в этом. Если бы я всю жизнь любила только одного человека, я была бы точно так же счастлива, как с моими тремя мужьями.