Красная площадь

Смит Мартин Круз Круз

– Как только Руди согласился поставить мой передатчик и магнитофон в свой кассовый ящик, на меня легла ответственность за него. Именно так. Я сказал ему, что он под моей защитой и что он участник моей группы. Вместо этого я послал его на смерть.

– Почему он согласился взять в машину ваше радио? – впервые заговорил Альбов. Его русский был безупречен.

– Руди Розена постоянно преследовал страх: в армии над ним жестоко подшутили. Он еврей, имел лишний вес, и сержанты, сговорившись, забили его в гроб, наполненный человеческими нечистотами, и продержали

там всю ночь. С тех пор он испытывал патологический страх перед физическим соприкосновением с нечистотами или микробами. У меня было достаточно оснований отправить его на несколько лет в лагерь, но он сказал, что в лагере не выживет. Воспользовавшись этим, я вынудил его установить радио.

– Как это случилось? – спросил Альбов.

– Как обычно: вышла из строя милицейская аппаратура. Я сел в машину Руди и возился с передатчиком до тех пор, пока не починил. Через пять минут он был объят пламенем.

– Кто-нибудь видел вас с Руди? – спросил Родионов.

– Все меня с ним видели. Я полагал, что меня никто не узнает.

– Ким не знал, что Розен с вами сотрудничал? – спросил Альбов.

Аркадий изменил свое мнение о нем. Хотя Альбов держался с непринужденностью и самоуверенностью американца, он был явно русским. Лет тридцати пяти, темно-каштановые волосы, живые черные глаза, черный костюм, красный галстук и терпение путешественника, остановившегося пожить среди варваров.

– Нет, – ответил Аркадий. – По крайней мере, мне не казалось, что он знает.

– Что скажете о Киме? – спросил Родионов.

Аркадий доложил:

– Михаил Семенович Ким. Кореец. Двадцати двух лет. Исправительная школа, колония для малолетних преступников, стройбат. Люберецкая мафия, кража машины, хулиганское нападение. Ездит на «Судзуки», но, думается, может пересесть на улице на любой другой мотоцикл. К тому же, естественно, ездит в шлеме. Так что, кто его распознает? Не останавливать же в Москве каждого мотоциклиста. Один из свидетелей признает в нем нападавшего. Ищем его, но, кроме того, ищем других свидетелей.

– Так они же все преступники, – сказал Пенягин.

– Возможно, что лучшие свидетели – сами убийцы.

– Обычно так оно и бывает, – поддержал Аркадий.

Родионов пожал плечами.

– Тут явно приложили руку чеченцы.

– Вообще-то, – сказал Аркадий, – они предпочитают пускать в ход ножи. Во всяком случае, не думаю, что дело здесь в одном Руди. Бомбы полностью уничтожили автомобиль, представляющий собой передвижной компьютеризованный банк, напичканный множеством дискет и досье. Думаю, две бомбы были брошены для того, чтобы быть в полной уверенности. Они свое дело сделали. Вместе с Руди исчезло все.

– Враги, небось, радуются, – вставил Родионов.

– На этих дискетах, возможно, было больше улик на друзей, чем на врагов, – заметил Аркадий.

Альбов сказал:

– Похоже, вам нравился Розен.

– Точнее будет сказать, я ему сочувствовал.

– Не считаете ли вы себя на редкость благожелательным следователем?

– Каждый работает по-своему.

– Как ваш отец?

Аркадий на секунду задумался, скорее,

чтобы приладиться к смене предмета разговора, чем чтобы найти ответ.

– Неважно. Откуда такой интерес?

Альбов сказал:

– Он великий человек, герой. Более знаменит, чем вы, если не возражаете. Чистый интерес.

– Он стар.

– Давно с ним виделись?

– Если увижу, скажу, что вы интересовались.

Беседа Альбова напоминала медленное, но целенаправленное движение удава. Аркадий пытался уловить ее ритм.

– Если он старый и больной, его надо бы навестить, согласны? – спросил Альбов. – Сыщиков вы себе сами подбираете?

– Да, – Аркадий предпочел ответить на второй вопрос.

– Кууснетс… Странное имя. Для сыщика.

– Яак Кууснетс – мой лучший сотрудник.

– Но среди московских сыщиков не так уж и много эстонцев. Он, должно быть, вам особенно благодарен и предан. Эстонцы, корейцы, евреи – в вашем деле трудно найти русского. Правда, некоторые считают, что это относится ко всей стране, – Альбов не смотрел, а созерцал, словно Будда. Теперь он обратил взор на прокурора и генерала. – Господа, сдается, что у вашего следователя есть и команда и цель. Время требует, чтобы вы давали волю инициативе, а не пресекали ее. Надеюсь, вы не повторите прежнюю ошибку с Ренко.

Родионов умел отличать зеленый свет от красного.

– Само собой разумеется, что мое ведомство полностью доверяет своему следователю.

– Я могу только повторить, что милиция целиком поддерживает следователя, – добавил Пенягин.

– Вы из прокуратуры? – спросил Аркадий Альбова.

– Нет.

– Я так и думал, – Аркадий учел манеры и костюм. – Госбезопасность или Министерство внутренних дел?

– Я журналист.

– И вы привели журналиста на такое совещание? – спросил Родионова Аркадий. – Выходит, моя прямая связь с вами включает журналиста?

– Международного журналиста, – добавил Родионов. – Я хотел услышать мнение умудренного опытом человека.

Альбов сказал:

– Не забывайте, что прокурор, кроме всего прочего, является народным депутатом. Теперь надо думать и о выборах.

– Да, все это действительно очень мудрено, – заметил Аркадий.

Альбов продолжал:

– Главное, что я всегда испытывал чувство восхищения. Сейчас поворотный момент в истории. Это как революционный Париж, как революционный Петроград. Если интеллигентные люди не смогут работать сообща, то есть ли надежда на будущее?

Даже после их ухода Аркадий все еще был ошарашен: чего доброго, Родионов в следующий раз появится здесь с членами редколлегии «Известий» или с карикатуристами из «Крокодила».

А что станет со стендами и диорамами Музея милиции? Правда ли, что на его месте будет компьютерный центр? А что станет со всеми окровавленными ножами, топорами и поношенными пальто советской преступности? Сохранят ли их? «Разумеется, – ответил он себе, – потому что бюрократический ум сохраняет все. Зачем? Да за тем, что кое-что еще может, знаете ли, пригодиться. На случай, если не будет будущего, всегда останется прошлое».