Красная роза печали
Шрифт:
Размечтался, одернул он себя. Пирогов, видите ли, захотел! Какие еще пироги, если даже неизвестно, умеет ли Королева Татьяна Валентиновна просто улыбаться.
От такой неожиданной мысли он даже остановился на перекрестке и стоял так, пока его не окатил из лужи бесшумно летящий «Мерседес». От холодной воды на брюках и ботинках Сергей очнулся и продолжил путь под дождем.
И разумеется, только он вышел из лифта, сразу же открылась соседская дверь.
— Уж сегодня ты точно зайдешь, по глазам вижу, что не откажешься, — Надежда стояла на пороге, веселая и довольная.
— Тетя Надя,
— Что ты, что ты! — испугалась Надежда. — Беду накликать можешь! Ничего не случилось, просто он на работе, лекции вечерние у него сегодня.
— Ага, значит, по следующему кругу пошел. Лекции, потом сторожить, потом — в Эрмитаже… что там еще-то?
— Много всего, — отмахнулась Надежда. — А ты что такой кислый, на кого злишься?
— На Петра Первого, — ляпнул Сергей, — зачем он город на болоте построил, здесь всегда погода плохая.
— Да уж, говорили небось ему это умные люди, так вам, мужикам, разве что докажешь… Одно слово — самодур! А ты проходи, посидим, чаю попьем, все и пройдет. Это у тебя осенняя депрессия, от темноты.
Сергей шагнул на кухню. Там чисто, светло и тепло. Пахло пирогами. На столе, прикрытая полотенцем, лежала большая круглая ватрушка. Надежда уже наливала воду в электрический чайник, а Сергею достала из духовки здоровенный кусок мясного рулета. Сергей сел за стол, люто позавидовав Сан Санычу.
— Ты ешь, пока не остыло, а попутно рассказывай, в чем загвоздка у тебя с тем делом про маньяка с розой. Между прочим, в криминальных новостях передавали про это.
— Просочилось-таки, — вздохнул Сергей.
— А ты как думал? Весь город знает, а телевидение молчать будет?
— А с чего ты взяла, что у меня загвоздка?
— А иначе давно бы уже преступника нашли, — рассердилась Надежда, — и не пугали бы женщин понапрасну.
— Как тут найдешь, — расстроился Сергей, — когда сегодня вызывает меня начальник и орет, чтобы я к «Марату» и на пушечный выстрел не приближался, дескать, мешаю им. Ищи, говорит, по остальным четырем, а туда лишний раз не лезь. А как туда не лезть, если только в этом пятом случае можно что-то выяснить? Бродит у меня одна мысль, покоя не дает. Как все-таки убийца в магазин вошел? Сунулся я в салон парикмахерский, что рядом с «Маратом» этим находится, в соседнем доме. Так все рот на замке держат. И я тебе скажу, почему. Мне сегодня на работе случайно известно стало, что салон этот давно на заметке, наркотиками там пахнет. Хозяйка — дилерша, а мастера, может, и не знают ничего про это, но велено не трепаться, тем более с милицией — они и молчат. Да еще и уборщица пропала, то есть якобы заболела. А она могла что-то видеть, раз двор у них общий. И никто не знает, кто она такая, где живет, официально она не оформлена.
— Это я понимаю, — кивнула Надежда. — Так как, ты думаешь, он мог в магазин войти?
— Через парадную дверь не мог, через черную — маловероятно, окна все на сигнализации, да они и закрыты были, причем это только изнутри можно сделать.
— А подвал есть у магазина?
— Ты, тетя Надя, как всегда в корень смотришь. Я тоже все про подвал думаю. Однако я там все углы облазил, а ничего подозрительного не углядел. У меня как раз первая мысль появилась — нельзя ли через этот подвал в магазин попасть. Но выходит, что единственный вход в подвал — из этого самого магазина.
Надежда задумалась.
— Дом-то старый?
— Старый, больше ста лет ему.
— Знаешь, я как-то по телевизору передачу смотрела про такой клуб… вот забыла, как он называется. Там молодые ребята изучают старые подвалы и подземелья. Вроде как спелеологи, только спелеологи естественными пещерами занимаются, а эти — искусственными. Так у них столько подвальных планов и чертежей собрано. Может, и нужный тебе подвал у них в архивах найдется?
— Можно, конечно, в ПИБ обратиться, — неуверенно проговорил Сергей. — Но с этими, из клуба, вернее всего иметь дело неофициально. И как их можно найти, этих детей подземелья?
— Передача была по региональному каналу…
— Тогда проще! — повеселел Сергей.
Он долго листал записную книжку и наконец нашел нужную запись.
— Сергей Ивушкин, — пояснил он Надежде, — он часто мне звонит, потому что у себя на канале занимается криминальными новостями и хочет держать руку на пульсе…
Поймать Ивушкина оказалось не просто: как всякий уважающий себя криминальный репортер, он все время на выезде. Правда, когда Сергей представился, ему со скрипом, но дали номер ивушкинского пейджера. Сергей передал на пейджер просьбу позвонить по телефону Надежде.
Ивушкин перезвонил немедленно: он ждал сенсационных новостей по поводу маньяка с розой.
— Извини, тезка, — начал Сергей, — пока мне от тебя информация нужна, а новости потом. Найди мне того человека, что передачу делал про клуб, где ребята подвалами городскими занимаются… Да, возможно, есть связь с этим делом проклятым… Да, конечно, ты первым все узнаешь, обещаю…
В трубке слышался разговор, Сергей скучал. Наконец, он оживился:
— Давай, давай…
Надежда уже стояла рядом с ручкой и листком бумаги.
— Записываю… Клуб «Али-Баба»… Без сорока разбойников, значит… Телефон и адрес… Да-да, тебе — первому информация про убийцу с розой, это точно.
В помещении клуба «Али-Баба» на Петроградской стороне тесно и накурено. «Клуб», — пожалуй, слишком громкое название для крошечной комнатки, выделенной ребятам жилконторой. В этой комнатке с трудом помещался письменный стол, два шкафа, несколько хромающих табуреток и шесть-семь неухоженных личностей явно студенческого возраста и зачастую непонятного пола — грязные джинсы, поношенные свитера и длинные волосы у всех одинаковы, только одна личность выделялась своей рыжей бородой.
Этот рыжебородый сразу обнаружил черты лидера и обратился к Сергею:
— Коллега, вы из Мончегорска?
— Нет, — ответил Сергей, — я из милиции.
Его заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Члены клуба закричали все одновременно, пытаясь переорать друг друга, но понять что-нибудь, кроме их общего и единодушного возмущения, Сергей не мог.
Наконец рыжебородый, снова проявив качество прирожденного руководителя, сумел заставить всех умолкнуть и стал единоличным выразителем общего возмущения: