Красная рука
Шрифт:
— Очень рад, что вы зашли, — начал он, — я уж и сам подумывал посетить вас. Теперь у меня нет никаких сомнений в отношении того дела.
— Вы имеете в виду убийство сэра Томаса Вивьена?
— Нет, я совсем не об этом. Я говорю все о той же проблеме рыболовных крючков. Между нами говоря, в прошлый раз я был слишком самоуверен, но с тех пор обнаружились дополнительные факты. Только вчера я получил письмо от известного члена Королевского научного общества, в котором полностью подтверждаются мои догадки. Теперь подумываю, за что приняться на этот раз. Полагаю, еще многое предстоит сделать по части расшифровки неразгаданных письмен.
— Мне по душе ваши планы, — сказал Дайсон. — Думаю, это очень перспективная работа. Но разве вы не считаете, что в смерти сэра Томаса Вивьена тоже много загадочного?
— Вряд ли. В тот вечер я и правда перепугался не на шутку. Но по зрелом размышлении пришел к выводу, что тут может быть весьма простое объяснение.
— Вот как! И какое же?
— Ну, возможно, Вивьен в какой-то период своей жизни влип в некую темную историю, и теперь неизвестный итальянец отомстил ему за причиненное зло.
— Почему непременно итальянец?
— Из-за нарисованной руки, пито in fica. К этому жесту ныне прибегают только итальянцы. Так что самый темный момент в этой истории вполне можно объяснить.
— Хорошо. А как же кремниевый нож?
— Все очень просто. Убийца нашел эту вещицу в Италии или украл из музея. Выбирайте самый простой путь, дорогой друг, и сами убедитесь, что нет нужды поднимать первобытного человека из его могилы в горах.
— В ваших словах есть резон, — сказал Дайсон. — Насколько я понимаю, вы полагаете, что этот ваш итальянец зарезал Вивьена, а руку начертил, чтобы подарить Скотленд-Ярду улику?
— А почему бы и нет? Не забывайте, убийца всегда — сумасшедший. Он может продумать и выверить с точностью шахматного игрока или математика девять десятых из своего замысла, но в чем-то обязательно провалится и поведет себя глупо. Кроме того, надо принять во внимание невероятную гордость или тщеславие преступника: ему нравится ставить свое клеймо на содеянном, как было и в этот раз.
— Да, все это очень остроумно, но знакомы ли вы с результатами следствия?
— Ни в коей мере. Я дал показания, покинул суд и выбросил эту историю из головы.
— Ясно. В таком случае, если не возражаете, позвольте ознакомить вас с обстоятельствами дела. Я внимательно его изучил и, должен признаться, оно меня чрезвычайно интересует.
— Очень хорошо. Но заранее предупреждаю, я покончил с этой историей. Теперь будем принимать в расчет только факты.
— Именно факты я и хочу предъявить. Вот первый. Когда полицейские поднимали тело сэра Томаса Вивьена, они обнаружили под ним открытый нож. Опасная игрушка, с острейшим лезвием — такую часто носят матросы; так вот, хотя лезвие было обнажено и наточено до блеска, на нем нет следов крови; было установлено, что нож совсем новый — им никогда не пользовались. На первый взгляд, может показаться, что ваш вымышленный итальянец — как раз тот человек, который мог бы иметь такой нож. Однако давайте на мгновение задумаемся. Стал бы он покупать новый нож специально для этого убийства? И если уж у него был такой нож, то почему он не воспользовался им вместо диковинной кремниевой штуковины?
Есть еще кое-что, чем бы я хотел поделиться с вами. Вы полагаете, что убийца сделал этот рисунок после преступления — эдакий мелодраматический итальянский злодей, оставляющий свою метку. Не будем спорить, поступил бы так или нет настоящий преступник, я только хотел бы подчеркнуть, что вскрытие показало: сэра Томаса Вивьена убили не более чем за час до того, как мы с вами обнаружили его труп. Это означает, что роковой удар был нанесен приблизительно без четверти десять, а, как вы помните, когда мы в 9.30 вышли из дома, уже совсем стемнело. Тот переулок плохо освещается — он исключительно темный, рисунок же, хоть и грубоватый, выполнен четко, без тех неизбежных промахов, которые допускаешь, когда рисуешь в темноте или с закрытыми глазами. Сначала начертите, не глядя на бумагу, такую простую геометрическую фигуру как квадрат, а потом уж пытайтесь убедить меня в том, что ваш итальянец, у которого с каждой секундой петля все туже затягивалась на шее, был в состоянии так уверенно и четко нарисовать в полной темноте на стене руку. Это просто абсурдно! Следовательно, либо рисунок сделан до темноты, задолго до убийства, либо — внимание, Филиппс! — ее начертил кто-то, для кого мрак и темнота привычны и знакомы, кому неведом страх перед виселицей!
И еще одно: в кармане сэра Томаса Вивьена нашли любопытную записку. Конверт и бумага самые обыкновенные, а на марке — штемпель Восточно-центрального почтамта. О содержании записки я скажу позже, сейчас же я хотел бы остановиться на удивительном почерке писавшего ее. Адрес на конверте написан аккуратным мелким почерком, а вот само послание мог бы написать разве что перс, выучивший английские буквы. Почерк прямой — без наклона, а сами буквы странно искривлены, с замысловатыми загогулинами и изгибами; все это вызывает в памяти восточные манускрипты, хотя само содержание записки понятно. Но — и вот тут-то и кроется загадка — при осмотре карманов покойника обнаружили небольшую записную книжку, полную карандашных пометок. Все они, по большей части, касались не профессиональных, а личных дел: даты встреч с друзьями и театральных премьер, адрес приличной гостиницы в Туре, название нового романа — ничего интимного. Эти записи были однако сделаны тем же характерным почерком, что и послание, найденное в кармане пиджака покойного! Впрочем там хватало отличий, и приглашенный эксперт поклялся: писали двое. Сейчас я прочту вам то место из показаний леди Вивьен, которое касается почерка мужа. Выписка у меня с собой. Слушайте, что она говорит: «Я вышла за покойного семь лет назад; никогда не видела я, чтобы он получал письма, написанные тем почерком, который я вижу на конверте, или тем, которым написано письмо. Я никогда также не видела, чтобы мой покойный муж делал записи в этой книжке, однако уверена, что они принадлежат ему; я не сомневаюсь в этом, потому что мы действительно останавливались в прошлом мае в отеле «Фейзан» на Рю-Рояль в Туре, адрес которого есть в записной книжке; я помню также, что около шести недель назад он купил роман «Часовой». Сэр Томас Вивьен посещал все театральные премьеры. Его обычный почерк очень отличается от почерка в записной книжке».
А вот теперь вернемся наконец к самому письму. Вот его факсимиле, любезно предоставленное мне инспектором Кливом, который доброжелательно отнесся к моему дилетантскому расследованию. Прочтите его, Филиппс; вы говорили, что интересуетесь загадочными письменами; здесь есть над чем поломать голову.
Мистер Филиппс, против своей воли заинтересованный теми странными обстоятельствами дела, о которых поведал Дайсон, взял лист бумаги и стал внимательно его изучать.
В высшей степени эксцентричный почерк действительно сразу же вызывал представление о персидском письме, однако был весьма разборчив.
— Прочтите записку вслух, — попросил Дайсон.
Филиппс так и сделал.
— «Рука указывала не зря. Звезды говорят ясно. Странно, но черные небеса вчера исчезли, или их украли. Впрочем, это неважно: у меня есть еще небесный глобус. Наша прежняя орбита остается без изменений; ты не забыл номер моего знака или, может быть, предпочитаешь оборудовать новый дом? Я побывал на обратной стороне Луны и могу кое-что тебе показать».
— Что вы думаете об этом? — спросил Дайсон.
— Мне это кажется полной галиматьей, — ответил Филиппс, — а вы полагаете, тут есть смысл?
— Несомненно. Письмо отправлено за три дня до убийства и найдено в кармане покойного; написано оно тем же странным почерком, какой применял и сам доктор, делая личные записи. Тут должна быть связь, и мне кажется, что за обстоятельствами гибели сэра Томаса Вивьена скрывается нечто ужасное.
— И каковы ваши предположения?
— Об этом говорить еще рано: они только зарождаются — до выводов далеко. Однако, думаю, вашу гипотезу об итальянце я разнес в пух и прах. Повторяю, Филиппс, это дело кажется мне очень скверным. Я не могу следовать вашему примеру и убеждать себя с помощью разных, якобы неопровержимых, доводов, что то или это не может и не могло случиться. Обратите внимание: первое слово в письме — «рука». Учитывая рисунок на стене, это представляется мне крайне важным, а то, что вы рассказывали об истории и значении подобного символа и о его связи с древними поверьями и религиями, идущими из глубины веков, говорит, что за всем этим таится зло. Теперь я убежден в справедливости своих слов, шутки ради произнесенных в тот знаменательный вечер. Мы живем в мире, в котором есть не только тайна добра, но и тайна зла; живем, толком не зная этот мир, его пещеры, тени и теряющихся в них сумеречных существ. Человек иногда может пойти вспять по тропе эволюции, и я глубоко убежден, что некий ужасный культ еще жив на нашей планете.