Красная сирена
Шрифт:
Примерно полгода спустя, желая совершенствовать образование дочери, Ева наняла ей воспитательницу, мадемуазель Чатарджампу. Она работала, чтобы оплачивать обучение в университете.
Алиса сразу влюбилась в Сунью Чатарджампу, молодую красивую уроженку Шри-Ланки, она очень скоро заняла в ее сердце место матери, часто отсутствовавшей вместе с Вильхеймом. Последнего девочка терпеть не могла, хотя и была вынуждена смириться с его присутствием. Он был кичливым, фальшиво-утонченным буржуа, мелким снобом, карьеристом и обманщиком, вознесенным наверх исключительно богатством Евы. Отвратительный тип. Алиса не пыталась скрывать эти чувства, но мать даже не сердилась, поскольку сама Вильхейма
В конце концов Алиса научилась самостоятельно справляться со своими проблемами. Утром она уходила в школу, вечером ужинала в компании мадемуазель Чатарджампы, та проверяла ее уроки. Пожалуй, Алиса чаще видела мажордома и господина Кеслера, который то и дело привозил и увозил кассеты, чем родителей.
Однажды Алиса слышала, как мать сухо поставила на место ее учительницу, когда та задала ей вопрос о комнате в подвале.
– Соблаговолите заниматься тем, что входит в ваши непосредственные обязанности, мадемуазель! Эта комната закрыта, потому что мы охраняем наши авторские права. Мы не хотим, чтобы пираты на нас паразитировали.
Мадемуазель Чатарджампа опустила голову, извиняясь. Ева смягчилась и заговорила мягким, медоточивым тоном, который напугал Алису еще больше:
– Забудьте обо всем, мадемуазель Чатарджампа, ваша главная задача – помогать моей дочери с английским языком, чтобы она максимально улучшила результаты.
Единственной страстью матери в отношении Алисы были ее школьные оценки, намного превосходившие средний уровень. Ева воспринимала это как доказательство собственной гениальности и великолепной «конкурентоспособности ее генетического материала». Во всяком случае, так она говорила Вильхейму, хотя до того вряд ли доходил смысл ее слов. Алиса ненавидела, когда мать так говорила о ней. Она-то как раз прекрасно понимала значение всех слов, которые произносила мать, но всякий раз, глядя на тупую физиономию Вильхейма, дремлющего над консоме из лосося, или на новую затейливую прическу матери, думала: а вот и нет, ома – ни при чем, это просто чудо, что она не унаследовала ни одну из черт характера Евы. Благодарение Господу, что ей досталась чувствительность англичанина, который девять лет был ее отцом.
«Это не твои гены, мама, – думала Алиса, – а папины. Человека, которого ты прогнала, и я теперь даже не имею права его видеть».
Проснувшись однажды ночью, Алиса услышала, как вернулись родители. Они устроились в гостиной, чтобы выпить. Алиса вышла из своей комнаты и остановилась на площадке второго этажа. Присев в темноте на корточки, она стала внимательно слушать разговор.
– Я хочу, чтобы Алиса получила самое лучшее образование, – говорила мать, явно немало выпившая. – В конце… года я х-хочу отправить ее в п-пан-сион, в Швейцарию. Элитная школа. Для дочерей министров, дипломатов, финансистов. Ты слушаешь меня, Вильхейм?
– М-м? Да-да, дорогая, слушаю, – пробормотал австриец со своим жутким акцентом. – Но ты ведь знаешь, швейцарские школы ужасно дорогие…
– Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее. – В голосе матери появились жесткие, не терпящие возражений нотки. – Мои родители не сумели правильно организовать мое обучение. Они заставили меня получать классическое образование в государственных заведениях! Бр-р-р! А ведь у них было полно денег, и они могли оплатить мне учебу в лучшей международной школе для девочек в Цюрихе… Я бы встретилась там с дочерьми банкиров, эмиров, техасских нефтяных магнатов и английских лордов, вместо того, чтобы… терять время на общение с… Ты слушаешь меня, жалкий червяк?
Алиса дрожала при одной только мысли о том, что ей придется отправиться в элитарную швейцарскую школу и учиться правильно рассаживать папских послов, сервировать стол и расставлять хрустальные бокалы, смешивать коктейли и взбивать шоколадные муссы. Она видела свое будущее совершенно иначе, ее привлекали науки – биология, история древнего мира, космос, подводный мир, вулканология, музыка, а вовсе не те пустяки, о которых болтала сейчас мать.
К тому времени мать уже год оплачивала уроки игры на скрипке, которые давала Алисе госпожа Якоб, русская эмигрантка, с отличием окончившая Московскую консерваторию, бывшая первая скрипка Ленинградского симфонического оркестра под управлением Шостаковича (рекомендации, ничего не говорившие ее матери, которая в разговоре отделывалась идиотским «да, конечно»). Для Евы валено было одно: среди европейского бомонда, прожигающего жизнь на модных высокогорных курортах, считалось шиком брать уроки у знаменитого артиста. В вечер первого визита старой русской дамы Вильхейм лениво клевал ужин, приготовленный новыми поварами, супружеской парой тамильцев, нанятых совсем недавно. Позже именно они представили Еве Сунью.
– Скажи мне, Ева, тебе не кажется, что Якоб – какая-то еврейская фамилия, а? Кроме того, она, по-моему, немного чокнутая. Что она имела в виду, рассказывая о какой-то осаде?
Алиса не отрываясь смотрела на мать, которая, делая вид, что не слышит вопроса, продолжала читать толстый еженедельник и поедать пармскую ветчину.
Тогда Алиса, увидев, что Вильхейм устремил бессмысленный взгляд в тарелку, холодно произнесла:
– Она говорила о блокаде Ленинграда. Между 1941-м и 1943-м. Ленинград был отрезан фашистами от всего мира и погибал от голода. Но каждый день оркестр выступал по радио.
Вильхейм подскочил на стуле и взглянул Алисе в глаза с каким-то странным, испуганным выражением. Алиса чувствовала, что мать ошеломленно смотрит на нее с другого конца стола.
Молодой австриец делал вид, что поглощен телевизором – новой навороченной моделью, стоявшей в противоположном конце шикарной комнаты.
Алиса аккуратно положила ложку и «добила» отчима, почти не разжимая губ:
– Еды было так мало, что людям приходилось беречь силы, совершая как можно меньше движений, именно поэтому оркестр играл только анданте. Вот что имела в виду госпожа Якоб, говоря, что анданте – ее конек. Именно поэтому она так улыбалась.
Алиса знала – Вильхейму неизвестен точный смысл слова «анданте». Ее разъяснение лишний раз подчеркнуло его никчемность. А он этого терпеть не мог.
– Майн готт, – пробормотал Вильхейм, – мерзкие евреи… Тебе и вправду так необходимо платить этой училке, а, Ева?
– Молчать! Впредь я бы попросила тебя позволить мне самой решать, что нужно моей дочери, а что нет. Здесь я решаю, понятно?
Вильхейм насупился и сдался, даже не попытавшись дать бой.
Однажды, несколько недель спустя после того разговора, подслушанного Алисой, она стала невольной свидетельницей странного телефонного звонка господина Кеслера.
В тот день уроки физкультуры после обеда отменили из-за болезни мадемуазель Люллен. Алиса погрузилась в «Дон Кихота» – она читала книгу по-испански – и неожиданно услышала какой-то шум. Выглянув в окно, девочка увидела белую японскую машину господина Кеслера. Он вошел в дом с озабоченным видом, неся под мышкой какой-то пакет.
Повара-тамильцы еще не пришли, у мадемуазель Чатарджампы был выходной. Алиса бесшумно открыла дверь своей комнаты и прислушалась к тишине дома, которую нарушал только звук шагов Кеслера на первом этаже. Алиса проскользнула в коридор и, дрожа от страха, спряталась за перилами лестницы.