Красная страна
Шрифт:
– Сколько тебе дали? – спросила Шай, спрыгивая с фургона.
Лэмб вздрогнул, поскольку знал, что будет дальше.
– Двадцать семь… – Его рокочущий голос дрогнул на последнем слове, превращая высказывание в вопрос. Будто на самом деле он хотел спросить: «Меня сильно нажухали?»
Шай покачала головой и, надавив языком на щеку, показала ему, что он в шаге от того, чтобы полностью обгадиться.
– Ты – самый трусливый трус, Лэмб! – Она стукнула кулаком по мешку, поднимая облако пыли. – Я два дня перлась сюда не для того, чтобы отдать все задаром!
Он передернулся еще сильнее, скривив обрамленное
– Я не умею торговаться, Шай, ты же знаешь…
– Напомни, будь добр, что ты умеешь? – бросила она через плечо, уже шагая в лавку Клэя. Дала пробежать мимо стаду пятнистых, отчаянно «мекающих» коз и пошла дальше. – Ну, разве что мешки таскать…
– Это уже что-то, правда? – пробормотал Лэмб.
В лавке толклось еще больше людей, чем на улице. Здесь пахло пряностями, свежераспиленными досками и потными телами. Шай пришлось протиснуться между приказчиком и черномазым южанином, балаболившем на наречии, которое она слышала впервые, потом обогнула ряд стиральных досок, свисавших с низких стропил, зацепив их случайно локтем, и наконец мимо угрюмого духолюда, из чьих рыжих волос торчали ветки с остатками пожухлой листвы. Все эти люди стремились на запад, мечтали разбогатеть, но горе тому, кто попытался бы встать между Шай и ее прибылью.
– Клэй! – выкрикнула она. Шепотом здесь ничего не достигнешь. – Клэй!
Торговец, взвешивавший муку на весах высотой в человеческий рост, нахмурился.
– Шай Соут в Сквордиле! Не самый удачный у меня сегодня денек…
– Оглядись по сторонам. Вокруг полным полно болванов, которых тебе еще предстоит обсчитать! – На последнее, довольно громко произнесенное слово, обернулось несколько голов.
– Никто никого не обманывает. – Клэй уперся здоровенными кулаками в бока.
– Возможно. Но мне надо поболтать с тобой наедине.
– Шай, мы с твоим отцом сошлись на двадцати семи…
– Ты прекрасно знаешь – он мне не отец. И прекрасно знаешь – хрена лысого сделка состоится, пока я не соглашусь.
Приподняв бровь, Клэй глянул на Лэмба, но северянин смотрел под ноги, тихонечко смещаясь в сторону, будто норовил скрыться с глаз. Несмотря на могучее сложение, Лэмб слабовольно отводил глаза, лишь стоило кому-то глянуть в его сторону. Он отличался мягким нравом и не чурался тяжелой работы, честно заменял Питу и Ро отца, да и Шай тоже, когда она это позволяла. В общем-то неплохой человек, но, черт побери, он был самым трусливым трусом.
Шай стыдилась за него и стыдилась из-за него, а потому злилась.
Она ткнула пальцем в лицо Клэя, словно обнаженным кинжалом, который она, не задумываясь, пустила бы в ход.
– Сквордил – это не тот город, где так ведут дела! Прошлым летом я получила двадцать восемь, а тогда у тебя не было и четверти нынешних покупателей. Я хочу тридцать восемь!
– Что? – Клэй возмутился громче, чем она предполагала. – У тебя золотое зерно, да?
– Да! Наилучшего качества. Намолоченное моими собственными руками, сбитыми до кровавых волдырей.
– И моими, – пробурчал Лэмб.
– Засохни! – отрезала Шай. – Я требую тридцать восемь и не уступлю ни монетки!
– Вот только не надо меня пугать! – Жирное лицо Клэя сморщилось от гнева. – Только из
– Ты никогда никого не любил, кроме своего кошелька. Если ты предложишь меньше тридцати восьми, то устроюсь рядом с твоей лавкой и начну торговать дешевле, чем ты можешь себе позволить.
Клэй не сомневался, что Шай исполнит угрозу, даже себе в убыток. Как говорится, никогда не угрожай другому, если хотя бы наполовину не уверен, что в силах выполнить обещанное.
– Тридцать один, – предложил он.
– Тридцать пять.
– Ты отнимаешь время у всех этих добрых людей, самовлюбленная сука.
Или она просто подсказывала этим хорошим людям, насколько их дурят в этой лавке. И рано или поздно до них дойдет.
– Это отбросы общества, и я буду их задерживать хоть до пришествия Иувина из земель мертвых, а это значит – тридцать пять.
– Тридцать два.
– Тридцать пять.
– Тридцать три, и, уходя, можешь дотла сжечь мою лавку!
– Не искушай меня, толстяк. Тридцать три, и добавь еще пару заступов поновее и немного корма для моих волов. Они жрут почти столько же, сколько и ты.
Шай плюнула на ладонь и протянула ее лавочнику.
Клэй горько скривил рот, но тоже плюнул на ладонь, и они скрепили сделку рукопожатием.
– Твоя мать была не лучше, – бросил он.
– Терпеть ее не могла, – ответила Шай, локтями пробивая дорогу к выходу, а Клэй остался вымещать бессильную злость на следующем покупателе.
– Ну что, очень трудно, да? – через плечо спросила она Лэмба.
Старый здоровяк-северянин теребил мочку уха.
– Боюсь, я сдался бы на двадцати семи.
– Это потому, что ты проклятый трус. Лучше совершить поступок, чем жить, боясь его. Разве не это ты мне всегда говорил?
– Со временем я понял опрометчивость такого совета, – пробормотал Лэмб себе под нос, но Шай, празднующая победу, не расслышала его.
Тридцать три – отличная цена. Шай уже посчитала в уме, что после того, как они починят прохудившуюся крышу амбара и купят пару свиней на замену зарезанным зимой, останется даже на книги для Ро. А возможно, они смогут выкроить немного денег на семена капусты и посеять их на огороде позади дома. Она улыбнулась, прикидывая, сколько всего можно построить нового и починить старого благодаря вырученным деньгам.
«К чему нужна большая мечта? – говорила ей мать, когда изредка бывала в хорошем настроении. – Хватит с нас и маленькой».
– Давай-ка начнем таскать мешки, – сказала она.
Может, Лэмб и достиг преклонного возраста, стал медлительным, как старая любимая корова, но силу сохранил. Не нашлось еще той тяжести, что могла бы согнуть этого человека. Все, что оставалось Шай, стоять на фургоне и один за другим переваливать мешки ему на плечи, в то время как Лэмб стоял, жалуясь не больше, чем груженая подвода. Потом он относил их во двор Клэя, по четыре за один раз, будто не зерно, а перья. Шай, пожалуй, весила вдвое меньше его, зато была моложе на двадцать пять лет, но очень скоро истекала влагой сильнее, чем только что выкопанный колодец, жилетка прилипла к спине, а волосы к лицу. Руки покрылись розовыми ссадинами от мешковины и белой пылью от зерна. Она забористо ругалась, прижав язык к щели между зубами.