Красная тетрадь
Шрифт:
Алеша чуть заметно кивнул, дрожащей ладонью оглаживая чуть выпуклый живот и бедра Веры. Женщина удовлетворенно прижмурилась.
– Ну вот, а говорил: не могу, не могу! – усмехнулась она. – А все можешь, если тебя приласкать как следует. Следующий раз так трусить не будешь, так и еще лучше выйдет… Так вы, остяки, как предпочитаете-то? – не отставая от интересующего ее предмета, вновь спросила Вера. – Какой обычай у вас?
– У нас принято, чтобы мужчина сзади, – с трудом выговорил Алеша. – А женщина – на четвереньках. Но я не… – почему-то ему вдруг показалось,
– Ага! – удовлетворенно воскликнула Вера. – Поняла и запомнила. Но это мы уж в следующий раз попробуем. На сегодня тебе хватит… Ну, ты иди теперь в избу. Кваса выпей и спать ложись. Я мыться буду. А ты не мешай… Значит, вот как…
Лицо у Веры сделалось задумчивым, а Алеша вдруг вспомнил инженера Печиногу и представил себе, что у его вдовы и наследницы тоже имеется где-то такая специальная, разбитая на графы тетрадочка, вроде той, в которую она записывала латинские слова, и вот, она садится и записывает в нее следующей строкой:
«Остяки – тире – мужчина сзади, женщина спереди, на закорячках…»
Бледно улыбнувшись, Алеша, кряхтя, сполз с лавки. Вера игриво шлепнула его по тощему голому заду.
– Отвернись хоть, я оденусь, – жалобно попросил Алеша.
– Да завернись в простынь, возьми порты и иди так, – беспечно сказала Вера. – Кто на тебя глядеть-то станет. Бран с Медб? Так и пусть глядят. Они голого мужика сроду не видали. Им, должно, любопытно будет… Да хозяйство береги, чтоб не слизали или не скусили. Пригодится еще…
Проходя по деревянным мосткам расстояние в пять саженей, которое отделяло баню от дома, Алеша думал одновременно о нескольких вещах. О том, что все Верины привычки явно и больно напоминают время, когда она жила с Матвеем Александровичем Печиногой. Только ему напоминают или и ей тоже? О том, что сегодня он, уже того не чая, снова стал мужчиной. О том, что надо бы нанять мужиков и пристроить к избе новый флигель, ведь дети-то подрастают, и им нужны свои покои. О том, что если бы сейчас кто-нибудь что-нибудь сказал или сделал против Веры Михайловой, то он, старый остяк Алеша, зубами перегрыз бы этому существу становую жилу и с наслаждением, не дожидаясь последних судорог, выпил бы его теплую кровь. От этих странных мыслей Алеше попеременно становилось то холодно, то жарко. «Зачем связался?» – на пробу спросил он себя. Ответ пришел сразу, по-молодому веселый и яростный. И что бы ни случилось дальше, он ни о чем, совершенно ни о чем не жалел.
Глава 9
В которой рассказывается история сиротки Сони, а Веру Михайлову навещает полицейский урядник
Собаки трусили далеко впереди, радуясь первому, еще бодрящему, а не сковывающему до костей морозцу. В грязи дороги остающиеся от их лап, расплывающиеся следы казались невероятно огромными. Если не знать, то и впрямь впору думать об оборотнях. Иногда на бегу Медб оборачивалась к Брану и игриво кусала его за плечо, привлекая внимание. Кобель на заигрывания сестры почти не реагировал, держал какой-то свежий след. Время от времени Бран останавливался (Медб
Дети, идущие позади, знали, что полуволки, казалось бы, полностью поглощенные своими делами, ни на мгновение не выпускают их из виду. Обычная игра детей и собак состояла в том, что Соня или Матвей, стараясь двигаться как можно быстрее и незаметнее, скрывались в подлеске и там затаивались. Буквально через несколько секунд оба пса разворачивались и с тревожным лаем бросались на поиски исчезнувшего. Напрасно оставшийся пытался уговорить или отвлечь их. Пока беглец не будет обнаружен и за полу не вытащен из своего укрытия, собаки нипочем не успокаивались.
Но нынче игр не было. И обычных разговоров обо всем – тоже. Рябину собирали молча. Матвей недоумевал и не знал, как спросить. Соня сама позвала его, а теперь молчит так окончательно, словно язык проглотила. На людях Соня была молчаливей Матвея, но, когда дети оставались наедине, она всегда говорила больше названного брата, и ее оригинальные объяснения были для мальчика неиссякаемым источником всевозможных сведений и даже теорий.
– Соня, а отчего листья непременно зеленые? Ну, не красные там или не голубые?
– Помнишь, мы с тобой краски смешивали, когда Варвара нас рисовать учила? Если синий и желтый смешать – что будет?
– Зеленый!
– Ну вот, сам гляди. Небо – синее, солнце – желтое. На земле, в лесу отражение смешивается, что выходит?
– А куда Бран с Медб денутся, когда умрут? Агаша говорила, что в рай собак не берут. Разве у них души нет? Я не верю…
– Собаки служат человеку, оттого их души на небо не попадают, а возвращаются обратно – служить. Вот как у Опалинских, помнишь, бабушка Марфа рассказывала. Старая Пешка теперь аж в четырех собачках живет. И все – такие же умные.
– А отчего, если соль в ранку попадет, то щиплет?
– Помнишь, мама Вера нам про микробов рассказывала? Когда ранка, там всегда микробы заводятся. А если на них соль попадет, им не нравится, и они все сразу кусаться начинают, как маленькие собачки. А зубки-то у них маленькие, вот тебе и кажется, что щиплет…
– Соня, чего ж ты молчишь? Мне скучно! – решился, наконец, Матвей, когда сестра, с полной доверху корзиной, слезла с корявой, расщепленной с верхушки рябины.
– Ну давай говорить, – Соня по-взрослому вздохнула и присела на мокрый, холодный пенек. – Только я все равно не знаю, что делать. Боязно мне!
Когда всезнайка-сестра призналась в своем страхе, Матвей мигом почувствовал себя сильным и отважным и пожалел, что не захватил с собой деревянного меча.
– Ты мне расскажешь, и мы вместе придумаем! – решительно сказал он и грозно насупил жидкие, рыжеватые брови.
– Дай-то Бог! – пробормотала Соня, перекрестилась и приступила к рассказу.