Красная тетрадь
Шрифт:
– Понял. Не хочешь, значит, делиться, – мужик заплакал пьяными слезами, а потом, без перехода, с угрозой погрозил кулаком. – Ты такая же, как Печинога твой, и будет с тобой так же! Вот увидишь! Наплачешься еще! Все наплачетесь! Вспомнишь тогда, как рубля пожалела, да поздно будет!
– Иди, иди шибче! – поторопила мужика Вера и как бы невзначай поманила к себе внимательно прислушивающуюся к недоброму разговору Медб.
– Мама Вера, кто это был? – с вовсе нехарактерной для нее требовательностью подступила вечером Соня. За ее плечом, молчаливо поддерживая сестру, переминался с ноги на ногу Матюша.
Вера не видела
– Это был твой кровный отец, Соня. Просил у меня за тебя денег. Я не дала и не дам никогда.
– Он меня у тебя теперь отберет? В лес утащит? – в глазах девочки блеснули слезы, она обхватила руками худенькие плечи.
У Веры больно толкнулось в груди: видно было, что Соня, хотя и боится, но готова к такому исходу, вполне допускает, что ее отдадут чужому и страшному, который утащит в лес…
– Никогда! – твердо сказала Вера. – Ты теперь – моя дочь, как Матюша – сын. Никто тебя забрать не смеет. И твой отец вовсе не в лесу живет, – она сочла нужным уточнить, чтобы не множить страхи ребенка. – А в поселке Светлозерье, который еще Выселками называют.
– Может быть, ему одному жить скучно? Потому он и… – предположила жалостливая Соня.
– Нет! – жестко возразила Вера. – Детей у него и без тебя целая куча. И все они без хлеба и без игрушек сидят, потому что он все на водку тратит и каждый день пьяный валяется. И у меня он денег именно на водку просил, а не на что иное. Так что жалеть его, что тайгу печкой отапливать. Поняла?
– Поняла, – покорно кивнула Соня.
Много дней и даже недель она не говорила и, казалось, не вспоминала об этом эпизоде.
А потом, вечером, когда Соня с Матюшей уже легли спать в специально пристроенных для них Алешей «детских покоях», она молча залезла к брату под одеяло и долго сопела, не решаясь выговорить вслух.
– Ну, чего ты? – не выдержал Матюша, вполне физически ощущавший напряжение сестры.
– Эти, с которыми мой отец живет, они, выходит, братики и сестрички мне? – спросила Соня.
Матюша задумался. Расчеты и логические умозаключения давались ему легче, чем девочке. С тем, на что Соня потратила несколько недель, он справился за несколько минут.
– Выходит, так, – сказал он и крепко обнял сестру, понимая, что подобное открытие никого не оставит равнодушным. Что уж говорить о нежной и чувствительной Соне!
Соня тихо заплакала.
– Ты чего? – опять удивился Матюша. – Чего ж плохого, коли так? Я бы и не прочь, если бы у меня еще братья были. Я бы с ними в разбойников играл. Ты-то не хочешь…
– Мама Вера сказала, что у них хлеба нет и игрушек! – в голос зарыдала Соня. – И мамы нет! А отец пьет и бьет их! Бедные они, бедные!
Матвей помнил, что Вера ничего не говорила про побои, но не стал спорить с сестрой, понимая, что это она придумала для полноты жалостливой картины. Да и без побоев получалось неладно. Матвей опять задумался, но в голову, как назло, ничего не приходило. Соня продолжала рыдать.
– Мама Вера видеть их никогда не позволит, – он принялся рассуждать вслух, зная, что сестра смирит себя и будет слушать его слова. – Денежек тоже не даст. Даже поглядеть на них нельзя. С Воронком нам с тобой не сладить, а ножками до Выселок не дойти… Одно, Соня, остается. Ждать, когда вырастем, а потом – идти туда или уж ехать. Тогда с братиками и сестричками и знакомиться станешь…
Расчетам брата Соня доверяла вполне. Устало всхлипнув, она прижалась мокрым лицом к его теплому плечу и мигом уснула. Матвей еще некоторое время не спал и по-взрослому баюкал ее в своих объятиях, вдыхая знакомый запах ее тонких светлых волосиков.
Через неделю он нашел на дороге галчонка с подбитым крылом, возился с ним целыми днями и совершенно позабыл и про Сониного отца, и про ее несчастных братьев и сестер.
Соня же никогда и ничего, касавшегося до нее, не забывала. Все время прикидывая так и эдак, через год она решила, что выросла уже достаточно. Окольными путями разузнав, какая дорога ведет на Выселки и где надо свернуть, она собрала в корзинку нужные вещи, припрятала ее в сенях и стала выбирать время. Брата в свои дела она решила в этот раз не впутывать. Поход казался опасным, да и Вера с Алешей, если прознают, будут ругаться, может быть, даже побьют. Матюша всегда был готов подставиться за нее и довольно часто получал колотушки, на самом деле предназначенные вроде бы тихой, но крайне изобретательной Соне. Но одно дело, когда брат один расплачивался за их совместные проделки, а другое здесь, когда ситуация по любому касается одной Сони. «Нет, страшно, конечно, но нужно идти самой!» – таким было окончательное решение девочки.
Минула еще пара месяцев, когда случай, наконец, представился. Алеша взял с собой Матвея, и увез его в Егорьевск. Соне поехать с ними даже не предлагали. Все знали, что девочка Егорьевска боится, полагая его слишком шумным и многонаселенным местом. Особенно она опасалась семьи Златовратских, которые разом и невероятно громко на ее слух принимали в ней участие, пытались приласкать и растормошить. Единственным человеком, с которым Соня соглашалась общаться в их доме, была и оставалась киргизка Айшет, находившаяся у них в услужении. Айшет всегда молчала и умела составлять из тонких гибких пальцев замысловатые фигуры. Теперь при нечастых визитах Веры с детьми к семье начальника училища барышни сразу же кликали Айшет и велели занять Соню, пока та не начала плакать. Крупный и общительный Матюша был совершенно не против, чтобы его баловали, тормошили, закармливали сластями, ставили на стул, слушали, как он читает стихи и шумно восхищались его успехами. Соня знала наизусть куда больше стихов, чем Матюша, но ни за какие коврижки не согласилась бы прочесть хоть две строчки в гостиной Златовратских.
Добраться до Выселок и отыскать полуразвалившуюся избу Щукиных (еще раньше Соня выяснила, как фамилия ее родни) Соне удалось только к вечеру. Хорошо, летом дни длинные и темнеет поздно.
Девочка долго следила за избой из заросшего сорняками огорода, и, наконец, улучив момент, высунулась из-за полусгнившей поленницы и поманила к себе самого младшего мальчишку, по виду и росту – ровесника Матюши. Мальчишка был худ и оборван. На правом ухе присохла большая, почти черная болячка, как будто бы ухо недавно пытались оторвать.
– Чего тебе, малявка? – спросил мальчишка и независимо сплюнул сквозь щель в передних зубах.
– Хочешь покушать? – спросила Соня. – У меня пирог есть.
– Хочу! Давай! – быстро сориентировался ребенок. Тускловатые глаза мигом оживились холодным жадным огоньком.
Соня протянула предполагаемому брату кусок, завернутый в тряпицу. Мальчишка сожрал его быстро и не глядя, как-то утробно порыкивая. Потом вытер рукавом замаслившиеся губы, довольно рыгнул и глянул на девочку внимательно и подозрительно.