Красная тетрадь
Шрифт:
– Ты, Агнешка, молчи больше, – посоветовала Евдокия. – Да молись. Язык твой до добра не доведет. Как уж они там промеж себя разберутся – не твоего ума дело. А лучше бы тебе и вообще подальше отсюда убраться. Нехорошо тут. А скоро и еще хужее станет.
«А что ж ты сама-то не уберешься?» – снова завертелся на кончике языка вопрос. Хотя и он так и не был задан, однако, Евдокия ответила.
– Надо мною-то уж давно мир силы не имеет, – медленно сказала она. – Один Господь мне судья. А ты – другое дело, молодое. Свернешь в юных годах с тропинки, а после и дороги торной не найти…
– Да уж как-нибудь, – пробормотала
– Ну гляди, – выговорила Евдокия. – Я тебя предупредила. А там как знаешь…
Роман Веревкин торопился, глотал слова и еще более, чем обычно, походил на тощего и встрепанного весеннего грача. Неухоженность и какая-то не выверенная эволюцией, случайно отмеренная почтенность. Грач. Измайлов стоял у раскрытого окна и рассматривал малую букашку, ползающую по подоконнику. Букашка как будто бы видела его и иногда угрожающе поднимала передние лапки (или что там у нее?) и потрясала ими в направлении инженера.
– Вы понимаете, Андрей Андреевич, ведь выхода никакого нет. Иначе бы мы вас и беспокоить не стали. Гавриил теперь под гласным надзором, ему и шевельнуться невмочь. Я – у хозяйки живу, у нее только на пятках глаз нету, а язык не то что до Киева – до Владивостока без труда дотянется. Коронину с его семейством, сами понимаете… Мы хотели отца Андрея просить, так у него у самого, как назло, именно сейчас какие-то неприятности по их, поповской линии случились. Вот и получается… Столько труда товарищей в этот побег вложено, я вам и объяснять не стану. Не хуже меня знаете. Теперь уж обратного хода нету. Да и заминка небольшая, всего дня четыре-пять переждать, а потом отправим товарища Максима дальше…
– Веревкин, вы вообще-то соображаете, что говорите? – Измайлов изо всех сил старался лениво растягивать слова и ему казалось, что у него получается. Подумал было, не цыкнуть ли щелью в зубах, но потом решил, что это уже будет лишнее, переигрыш, даже Веревкин может догадаться. – ВЫ предлагаете мне спрятать у себя беглого каторжника? Разумеется, политического? Доверить мне жизнь и свободу товарища? Но ведь еще недавно вы полагали меня провокатором, сексотом?
– Ах, оставьте, оставьте! – Веревкин замахал руками так отчаянно, что в тихом летнем воздухе до Измайлова долетел ветерок. – Это Ипполит, в запале… Я всегда говорил… Разумеется, это тот хлыщ, который провоцировал нас рассказами об императоре… ВЫ уж не держите на нас зла, ибо положение действительно отчаянное. Товарищ очень ослаб, нуждается хоть в каком отдыхе. ВЫ же в позиции почти идеальной – живете один, вне всяких подозрений и надзоров…
– Послушайте меня, любезный Роман Игоревич! – Измайлову надоело ломать комедию. Он обернулся и взглянул Веревкину прямо в глаза. – Вы можете теперь думать обо мне что угодно, но только никакой товарищ Максим ни в коем разе в мой дом не войдет. По одной простой причине: не знаю уж, кому это понадобилось, полиции, жандармам или еще кому-то третьему, но только у кого-то я крепко сижу на крючке. И чем это может обернуться в любую минуту – просто не знаю. Ко мне сейчас и на версту лучше не приближаться…
– Что? О чем вы говорите? – удивился Веревкин. – За вами следят? Вам угрожают? Кто? Зачем? Вы что, заболели? Приступ паранойи?
– Ах, называйте как хотите, – Измайлов устало махнул рукой.
Веревкин сгорбился и как-то
– Впрочем, могу дать совет, – продолжал Измайлов. – Спрячьте его в зимовье, в котором прошлой осенью Надя Коронина выхаживала меня. Думаю, что сейчас там совершенно никого нет.
– Действительно? – задумался Веревкин. – А далеко ли это выйдет от тракта?
– Довольно, чтобы всяческие случайности исключить. Если, конечно, сделать все тайно.
– Смышлено, смышлено… – пробормотал Роман Игоревич, но тут же вновь всполошился. – А кто ж его туда отвезет-то? Мы все под наблюдением. Нельзя же Наде одной…
– Я отвезу его вместе с Надей. Один дороги в тайге не найду. Когда?
– Завтра в ночь он прибудет.
– Значит, послезавтра с рассветом. Все. Уходите, Роман Игоревич.
– Иду, иду. Спасибо, что зла не держите, – Веревкин растрогано прижал руки к сердцу и вышел.
Измайлов покатал на скулах желваки и захлопнул окно, раздавив попутно несчастную букашку.
– Пора, господин исправник, пора. Лучше, чем нынче, случай вряд ли представится…
– А не торопимся ли мы? – с сомнением протянул Семен Саввич, с брезгливою миною присаживаясь на пенек. Пенек был низок и общий вид получался неубедительный совершенно. Однако и стоять тоже больше мочи не было никакой – ноги в сапогах гудели и ныли. – Можно было бы за эту ниточку потянуть, проследить всю цепочку… И из Ишима, из жандармского управления советуют все взвесить, прежде чем хватать кого ни попадя…
– Оставьте, право! – визави Овсянникова пренебрежительно махнул рукой. – Это беглый-то политический – «кто ни попадя»? Ну тогда я уж и не знаю! Что такое за манеры у нынешней охранки – тянуть до тех пор, пока поздно не станет? Куда удобнее распутывать лесу, когда рыбка уже у вас в руках, не так ли? И сколько раз самые блестящие комбинации срывались лишь оттого, что кто-то не осмеливался сделать решительный шаг. Сколько бунтовщиков скрылись за границу, иным образом сорвались с крючка! А кого станут винить, если и в этот раз выйдет что-то подобное? Меня? Нет, мое дело маленькое. Я свое прокукарекал, а там хоть не рассветай. Вас, дорогой Семен Саввич, вас станут винить, если рыбка хвостиком махнет и уплывет незнамо куда. А еще хуже, если товарищи загодя слежку почуют и всю лавочку-то и свернут до лучших дней. Переведут, так сказать, кадры в резерв. А у вас даже и в руках-то ничего не останется. Что тогда делать станете?
– ПО сути если рассудить, вы, конечно, дело говорите… – задумчиво произнес Овсянников.
Видно было, что он еще не принял решения.
Товарищ Максим оказался низкорослым, носатым и откровенно чахоточным малым. Впрочем, был тих, в разговоры почти не вступал, послушно залез в телегу под рогожу и лежал там, лишь изредка приглушенно покашливая в кулак. Боковой, малопроезжий тракт был безлюден. Хриплые рассветные крики птиц напоминали о недалекой осени. Какой-то большой хищник или падальщик долго летел низко над дорогой впереди повозки, медленно взмахивая крыльями и ничуть не боясь людей. Лошади фыркали и трясли головами. Летящая впереди птица им явно не нравилась. «Может быть, они как-то все же знают, что бывает с лошадьми после смерти?» – подумал Измайлов.