Красная тетрадь
Шрифт:
Самое странное: на днях на прииске подбежал молодой самоед, сунул в руку записку. Развернул. Знакомым, вполне аристократическим почерком на клочке написано: «Милостивый государь, коллега! Уезжайте, уезжайте скорее. Пока не поздно стало. Ведь вы в жертву назначены. Дубравин.»
Как понять? Стало быть, и в прошлый раз Дубравин меня предупреждал? Но отчего же тот мужичонка после в полицейский участок сунулся? Кровавый разбойник Дубравин – связан с полицией? Никак не может того быть. И отчего – «коллега»? В каком смысле? Дубравин – революционер? Мнит себя им? Час от часу не легче. А главное – непонятней. Зачем и кому я назначен в жертву? Полиции? Самим разбойникам? И почему этот Дубравин теперь, едва не убив, так обо мне печется?
Боюсь ли я? Да пожалуй, не очень. Скорее – устал от всего. Пусть бы уже разрешилось хоть как-то. Хотя что в моей жизни может
Теперь – Вера Михайлова и остяк Алеша. Неожиданно обнаружил в себе такое сильное любопытство, что, наплевав на все, съездил на «Счастливый Хорек». Убеждал себя, что из интересов Марьи Ивановны. Врага надо знать в лицо.
Пока прииск более всего напоминает военную коммуну. Что-то из описаний того, как воевали сибирские народы до прихода Ермака. По окраине вырубки стоит калмыцкая юрта и три чума. Какие-то ритмичные работы происходят под удары бубна. Барак большой и странно чистый. Бочка на конном приводе. Удивительно другое: хмурные, но трезвые мужики строят под руководством незнакомого мастерового нечто. На вопросы – молчат как немые. Пригляделся и понял: ба! Да это ж «песковоз Лопатина»! Весьма остроумно сконструированный ленточный транспортер для передачи песков от разрезов к золотопромывальной машине. В действии я его и не видал никогда. Только в рисунках и чертежах. Любопытно будет поглядеть. Стало быть… Ладно, чертежи песковоза и прочие обоснования могли быть в бумагах Печиноги. НО кто ж нынче руководит работой?!
После уже увидел несколько знакомых лиц из рабочих. Прячутся от меня, закрываются шапкой. Подойти не дают. Прикинул, кто. Получилось, как Вера и звала – относительно молодые, дельные, активные, способные хоть чему обучиться. Нарушили-таки контракт, ушли в тайгу, да не просто в тайгу, где год ищи, не найдешь. На «Счастливый Хорек». Что ж теперь будет? Опалинские в своем праве, могут обратиться в полицию, те – к казакам. Вызвать горный батальон и… Волнения в артели, отказ возвращаться, требования выдать зачинщиков, кровь, аресты, розги, кандалы… Потом острог, каторга, тюрьма… Сумеют ли Вера и Алеша откупиться?… В любом случае, хозяева всегда выворачиваются, а вся тяжесть вины ложится на плечи рабочих. Тех самых, которые поверили в честную возможность подняться над этой удушающей личность средой, вырваться из этого болота. Пусть не для себя, так для своих детей… И других, которые уж вообще не при чем, а просто побежали вслед, стремясь за дымным толпяным угаром, и в нем наворотили такого, что после…
Не допустить. Не допустить. (Что я…) – зачеркнуто. Сукин ты сын, Измайлов! Не допустить!!!
….
Говорил с Марьей Ивановной. Чтобы не пролилась кровь, не было бунта и всего прочего сопутствующего, следует наплевать и забыть. Ведь не по миру же пойдете? Никакие деньги не стоят человеческих судеб. Тем более, что не так уж много рабочих польстились на Верины обещания и решились. Сами потом же и поплатятся, как на бобах окажутся вместо всех посулов. К тому же репутация у Веры и Алеши в тайге… ну, скажем, неоднозначная. И бес с ними, с мироедами. Вы же, госпожа Опалинская, человек передовой и гуманный, способный проявить широту и величие духа, школу для рабочих открывали, лечебницы, штрафы, праздники и все такое…
Глаза у наследницы Гордеева от моих слов стали как яичница – слепые и бело-желтые.
Стало быть, по вашему получается, – все ей отдать? Чтоб все по ее получилось? Чтоб они, столько лет нас обворовывая, теперь еще и смеялись? Чтоб Гордеевы без боя на их милость сдались? Лучших рабочих – им на блюдечке, да еще и с приплатой?
И так далее, в том же духе. Я, кажется, даже до конца не дослушал. Ушел.
Что же делать?
Глава 21
В которой умирает пастух Тихон, служивые люди пишут донесения, а читатель знакомится с историей Сибирской каторги
«Начальнику Ишимского жандармского управления штаб-ротмистру фон-Зигер-Корн Фаддею Евсеевичу, от полицейского урядника Загоруева Карпа Платоновича.
Имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что в подведомственной мне округе происходит следующее. Хранятся и распространяются среди малосознательного рабочего элемента предерзостного содержания пасквили под общим названием «Сибирский листок». В каковых авторы рассуждают о свободе слова, печати, о ликвидации телесных наказаний на приисках и заводах и прочих непотребных вещах. Встречаются и отдельные призывы к прямому неповиновению власти верховной. В устных же разговорах господа политические административно-ссыльные Роман Веревкин, Ипполит Коронин, Гавриил
О вышеупомянутом мною, вместе с сим, донесено становому приставу.
«В егорьевское полицейское управление, исправнику, тит. тайн. советнику Овсянникову Семену Саввичу от полицейского урядника Загоруева Карпа Платоновича.
Имею честь донести Вашему Высокоблагородию, что в банду Дубравина (Черного Атамана), согласно ранее полученных инструкций и целеполаганий, мною успешно внедрен агент-«штучник», в связи с чем ожидаю дальнейших, более подробных указаний от начальствующих лиц.
Егорьевск, 17 июля 1892 г. от Р.Х. урядник Загоруев Карп Плат.»
«Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!
Епархиальному архииерею Тобольскому и Сибирскому о. Агафангелу от настоятеля Покровской церкви в г. Егорьевске о. Михаила.
ДОНЕСЕНИЕ
Благословите, владыка, на рассказ о неуспокоенности моей души при взгляде на духовное нестроение, творящееся в нашем городе. Благопочтенный владыка о. Елпидифор, настоятель Крестовоздвиженского собора, будучи вельми отягощен годами, впал нынче в окончательную телесную, а что особенно печально, в душевную немощь, и не может уже оказать пастве потребного духовного вспоможения и просветления основ. Службы отправляются кое-как, таинства совершаются нерегулярно. Особливо тягостно для меня то, что, будучи духовным отцом и наставником моего зятя, недавно рукоположенного отца Андрея, владыка не уделяет мятущейся душе юноши должного внимания, и он вот уж почти попал в тенета врагов рода человеческого – бунтовщиков против помазанника Божиего, а меня и слушать не хочет, ссылаясь на благодушное невнимание (сиречь – равнодушие) к этому вопросу наставника своего. Сложившееся положение дел кажется мне совершенно нестерпимым, о чем и доношу Вам смиренно, одновременно с надеждою припадая к стопам Заступника нашего.
Аминь.
– Что же мне делать-то, матушка?
– Молись!
– Я уж молилась…
– Еще молись!
Агнешка сгорбилась у ног сидящей на узкой лежанке старухи и горько зарыдала. Сестра Евдокия не мешала ей, смотрела перед собой строго и беспечально. Она уже позабыла то время, когда сама могла плакать вот так – открыто и светло, с надеждой на скорое облегчение, которое придет невесть откуда, но придет непременно.
– Я знаю, она ему зелья какого-то шаманского подлила, – отрыдавшись, сказала Агнешка. – Иначе чтоб он на нее-то, черную да старую, польстился… А у тебя, матушка, нет ли чего такого…?
– Стыдись! Перед Господом…
– Вот еще! – Агнешка строптиво выпятила и без того полную нижнюю губу. – Надоело! Сызмальства все твердили: стыдись, девка, блюди себя! И что ж? Семнадцать лет уже, а сижу тут взаперти, как на каторге…
– Окстись! Не видала ты каторги! – зло оборвала служанку сестра Евдокия.
«А ты, что ли, видала?» – захотелось спросить Агнешке, но отчего-то она так и не решилась. Кто и что знает про Евдокию? Откуда и когда пришла? Кто такая, из каких? Монашка? Послушница? Никогда и никому про себя не рассказывала. Жизнь всегда вела самую простую, и даже строгим обычаем упрекнуть не за что. Но отчего-то оказалась же теперь не в монастыре, а в самом разбойничьем логове – на заимке у Черного Атамана. Жила поодаль, в маленькой избушке с низкой дверью и земляной крышей, на которой обильно росли трава и кусты. Ела в день – хлеба кус, да кваса кувшин. Молилась неустанно. А еще?
– Столько всего занятного вокруг происходит, а я как бы и на берегу сижу, – с нешуточной обидой сказала Агнешка. – Все мимо меня течет…
– Так некоторые вещи как бы и к добру, если мимо, – усмехнулась Евдокия.
– Вот взять бы и старуху Гликерию, – словно не услышав, продолжала девушка. – Я уж к ней и так и этак, и подать, и принести, и «чего изволите», а она меня ровно не видит. А с этой…. с черной да косоглазой, разговоры ведет, узоры ей какие-то кружевные показывает, да мережки… Неужто родному сыну такую напасть пожелаешь? С эдакой-то связаться…