Красная волчица
Шрифт:
Карина Бьёрнлунд резко остановилась, испуганно и неуверенно посмотрела на Ёрана.
— Постой, — сказал он министру и повернулся к Блумбергу. — Ты берешь на себя ответственность за нее? Ты можешь гарантировать безопасность группы?
Анника принялась внимательно рассматривать этого серийного убийцу, его дряхлое тело, прислушалась к его медлительной речи — словно он мучительно подыскивал слова, прежде чем их произнести.
— Никакой опасности нет, — бодро сказал архивариус. — После встречи я о ней позабочусь.
Анника
Желтый Дракон посмотрел на Аннику, и она перестала дышать.
— Стань там, — сказал он и указал рукой на угол.
— Мы не можем допустить, чтобы здесь присутствовал репортер, вы же прекрасно это понимаете, — запальчиво сказала Карина Бьёрнлунд. — Я с этим категорически не согласна.
Дракон поднял руку.
— Довольно, — сказал он. — Наш командир взял на себя ответственность.
С этими словами он сунул руки в карманы.
Там у него оружие, подумала Анника.
— Сегодня очень холодно, — сказал он. — Поэтому я буду краток.
На середину комнаты вышел алкоголик Юнгве.
— Дьявольский холод, — сказал он, — но неужели ни у кого не найдется немного выпивки?
Ханс Блумберг расстегнул верхние пуговицы куртки и достал из внутреннего кармана непочатую бутылку «Абсолюта». Глаза Юнгве вспыхнули, губы дрогнули от восторга. Он взял бутылку с такой нежностью, словно это был ребенок.
— Думаю, нам есть что отметить, — сказал Ханс и ободряюще кивнул Юнгве.
Глаза Юнгве слезились, когда он срывал с горлышка пробку. Анника смотрела в пол и шевелила пальцами ног, чтобы они окончательно не закоченели.
Что они с ней сделают?
Здесь все не как в туннеле, не как в туннеле.
Карина Бьёрнлунд снова опустила сумку на пол.
— Я совершенно не понимаю, зачем мы здесь, — сказала она.
— Власть сделала тебя нетерпеливой, — сказал Ёран Нильссон и посмотрел на министра драконьими глазами, подождал, когда станет центром всеобщего внимания. Потом он поднял голову и посмотрел в потолок. — Я очень признателен за то, что часть из вас откликнулась на мой зов, — сказал он. — Прошло много лет с тех пор, как я последний раз собирал вас на этом месте, и я понимаю, что это возбуждает в вас противоречивые чувства. Но вам нечего опасаться.
Он посмотрел в глаза министру культуры:
— Я здесь не для того, чтобы причинить вам зло. Я здесь для того, чтобы поблагодарить вас. Вы стали моей последней семьей, и я говорю это без всяких сантиментов.
— В таком случае зачем ты убил Маргит? — спросила Карина Бьёрнлунд севшим от страха голосом.
Ёран Нильссон покачал головой, головой Желтого Дракона, своей властной, божественной, дурно пахнущей головой.
— Ты не слушаешь, — сказал он, — ты только говоришь. Прежде ты не была такой. Власть действительно изменила тебя.
Вперед выступил Ханс Блумберг. Видимо,
— Скажи, что я должен делать, — обратился он к своему вождю. — Я готов к вооруженной борьбе.
Ёран Нильссон печально посмотрел на него.
— Пантера, — сказал он, — не будет никакой вооруженной борьбы. Я приехал домой, чтобы умереть.
Архивариус широко раскрыл глаза. Лицо его печально сморщилось.
— Но ты же здесь, — сказал он. — Ты снова здесь, наш вождь, которого мы ждали все эти годы. Революция близка.
— Революция умерла, — жестко отрезал Дракон. — Капиталистическое общество, использующее людей как скот, победило, а вместе с ним победила и фальшивая идеология: демократия, свобода слова, равенство перед законом, равные права женщин.
Ханс Блумберг благоговейно слушал, Карина Бьёрнлунд все больше и больше съеживалась после каждого слова Нильссона, алкоголик упивался приобретенным счастьем емкостью ноль семьдесят пять литра.
— Рабочий класс превратился в стадо оболваненных потребителей с промытыми мозгами. У этих людей нет больше воли к восстанию. Дутые авторитеты ведут народ на бойню, но никто даже не протестует.
Он в упор взглянул на Карину Бьёрнлунд.
— Власть потребляет и расходует людей сегодня, как и всегда, — сказал он звучным твердым голосом. — Власть выжимает нас, как половую тряпку, и выбрасывает прочь. Такое происходит во все времена, но сегодня народ выбирает себе правительство, которое позволяет покупателям труда эксплуатировать нас всех вместе и поодиночке. Я принял, что это так, и стал бороться своими средствами. Революция?
Он грустно покачал головой.
— Никогда уже не будет никакой революции. Люди продали ее за кока-колу и кабельное телевидение.
Ханс Блумберг смотрел на него глазами, в которых застыло отчаяние и смятение.
— Но, — сказал он, — это неправда. Ты вернулся, и я ждал этого. Я трудился все эти годы, как ты говорил нам, и я готов. Еще не поздно.
Ёран Нильссон поднял руку.
— Мне осталось не очень долго жить, — сказал он. — Я принял свой жребий, как в личном, так и в общественном отношении, и это касается всех нас. По сути, нет никакой разницы между мной и фальшивой буржуазностью. Я буду жить в моих детях. И в возмещение утраты передам им свое наследие.
Он пошатнулся и схватился за живот.
— Никто больше не сможет вас эксплуатировать, — сказал он. — Годы бега на месте закончились.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Карина Бьёрнлунд, у которой, кажется, прошел страх.
— Он будет раздавать нам подарки, — язвительно, не скрывая недоверия, произнес Ханс Блумберг. — Мы попали на раздачу рождественских подарков. Или еще и на торжественные похороны? Революция умерла, разве вы не слышали?
— Помолчи, Хассе, — сказала Карина Бьёрнлунд и взяла его за руку. — Мао тоже умер, и с тех пор Китай стал капиталистическим.