Красная ворона

Созонова Александра Юрьевна

— Маленькие розовые младенцы, — ответил за Ли Снешарис. — Кто же здесь этого не знает?

— Спасибо, — с достоинством поблагодарила Ханаан. — Ответ исчерпывающий, и добавить мне нечего.

— Тогда представь: у тебя семь новорожденных младенцев и их нужно каждый день купать в большом тазу и пять раз в день менять памперсы. Какие чувства ты будешь испытывать при этих действах?

Ханаан Ли выразительно сморщилась и постучала по сигарете живописным ногтем, сбрасывая пепел.

— Зачем задавать вопрос, ответ на который очевиден?

— Хорошо, — Рин покладисто кивнул. —

Спрошу по-другому. Представь, что ты — выдающийся ученый. Занимаешься генной инженерией и научилась выводить людей-растений. Попросту соединив человеческие гены с генами куста жасмина. Эти гибридные существа вырастают из семян и пребывают в горшке с землей до определенного возраста. Скажем, до получения паспорта. Хотела бы ты пару-тройку таких детишек? Заметь: ни памперсов, ни молочных смесей, ни воплей по ночам. Нежно благоухающие и молчаливые кустики с умными немигающими глазенками.

— Я понимаю, Рин, это тонкая ирония, — Ли вздохнула и поправила дрожащий у щеки локон. — Я убежденная чайлдфри, и для кого-то это кажется смешным. То, что ты в числе этих «кто-то», не может не удивлять. Мне всегда казалось, ты презираешь толпу и ее мнение. И еще мне казалось, ты уважаешь гностиков, Рин. Ты к месту и не к месту поминаешь их демиурга Йалдабаофа.

— Я люблю гностиков, — подтвердил Рин. — А старина Йалдабаоф, можно сказать, мой коллега. И при этом злостный оппонент.

— Тогда неужели ты не в курсе, что у этих мудрых людей бытовало мнение: помогать душам приходить на землю — значит, продлевать власть злобного демиурга? Это преступление, и на Страшном суде всех родителей обвинят их отпрыски, до пра-пра-правнуков. Поэтому у меня никогда не будет детей — даже в виде кустов жасмина. И если генные инженеры когда-нибудь создадут человеко-камень, скрестив гены людей с генами изумруда, я и тогда откажусь от младенцев — маленьких блестящих изумрудиков с немигающими глазенками.

Рин расхохотался.

— Гены изумрудов — это круто! Ты неподражаема, Ханаан, и я с позором умолкаю. Что ж, разминка закончена. Встали, и вперед!

— Туда?

Кажется, этот вопрос задал Маленький Человек.

— Есть, конечно, альтернатива: можно уйти в дверь — но тогда вы окажетесь в коридоре. Можно в окно, правда, существует опасность при приземлении сломать ногу или копчик, но серьезных увечий не будет — второй этаж всего лишь.

— А как же страхи всех остальных? Зря я, что ли, мучительно вспоминал, что меня пугает и отвращает?! — возопил Снеш разочарованно.

— Тебя пугает, что ты не гений, а отвращают сермяжные истины, — отрезал Рин. — Остальные как-нибудь разберутся с этой темой самостоятельно. Кто рискнет быть первым?

— Я первый! — Снешарис порывисто вскочил с дивана.

Подойдя к картине, он поднял ступню и осторожно перенес в розовое пространство холста. Ему пришлось наклонить голову: рама была ниже его роста. Шагнув, Снеш тут же пропал за густыми стволами.

Остальные последовали за ним. Только Ханаан немного замешкалась: подол туники зацепился за ветку, и она совлекла ее, не желая рвать и оставшись в одних стрингах-ниточках.

«И почему все так доверяют моему брату? Ведь он этого ничем не заслужил. Рин просто играет, а когда этот народец ему надоест, он прогонит их с легким сердцем и даже имен, спустя месяц, не сможет вспомнить…»

— Отчего ты медлишь?

— А ты?

— Я туда не пойду. Что я там забыл? — Рин развалился в кресле и прикрыл веки, словно утомился. — Так идешь или нет?

— А стоит?.. Даже Як-ки сказала, что страшно.

Я еще раз с сомнением вгляделась в инопланетный пейзаж. В нем не было ни намека на только что сгинувшую в розовой чаще четверку людей — лишь следы на рыхлой земле у самой рамы, да пара сломанных веток.

— Трусихой была — трусихой осталась. Может, и не стоит, конечно. Но тогда скажи: на фиг ты мне нужна в моем доме, если не имеешь ни капли огня?

— Дом и мой, вообще-то, — неуверенно заметила я. — Это ультиматум?

— Это вопрос.

Я не решилась развивать тему прав собственности на жилище. Нервно сглотнув, шагнула в прямоугольный проем рамы…

Поначалу охватило ощущение, что двигаюсь сквозь кисель — упругий, прохладный и липкий, но не пачкающий лицо и одежду. Затем обрушились запахи — сильные, незнакомые, они окружили так плотно, что зазвенело в голове.

Никого из квартета ни вблизи, ни поодаль видно не было. Все словно провалились сквозь рыхлую землю или испарились. Обернувшись, я не увидела также рамы, сквозь которую вошла. Были только я и лес. Нет, не так: была я, и был Лес, каждое дерево в котором достигало высоты небоскреба. Стволы, тонкие и извилистые, вблизи еще больше напоминали тела из плоти, неистово тянущиеся вверх. Серебряные и черные потеки на коре смахивали на зажившие раны, а желтоватые наросты — на язвы. Земля была теплой и серой, как пепел, без каких-либо признаков травы или мха.

Мне пришло в голову, что в этом мире, наверное, все гипертрофированно большое, и меня окружает мох или трава, которую я принимаю за деревья. Не хотелось бы встретиться с представителями местной фауны! Даже с муравьем или кузнечиком, не говоря уже о кротах или мышах…

Требовалось двигаться — стоять столбом не имело смысла. В конце концов, в случае явной опасности Рин вытащит меня отсюда, не оставит погибать единственную сестренку в пасти гигантского муравья или навозного жука величиной с автобус. Или оставит?.. Тихонько выругавшись, я огляделась и, не найдя ориентиров, побрела куда несут ноги.

Где-то через полчаса пути я уже громко проклинала брата, втянувшего в глупую авантюру. Еще через час сил на ругань не осталось. Я еле передвигала уставшие от непривычной почвы ступни. Захотелось есть, но вокруг не виднелось ничего похожего на ягоды или плоды.

Когда я уже решила рухнуть на пепельную землю и медленно угаснуть от усталости и голода, что-то стало меняться. Запахи стали другими: более резкими и в то же время знакомыми. Не сказать, чтоб приятными: повеяло йодом, а потом нашатырем и чем-то гниющим. Посветлело, и лес внезапно закончился. Я оказалась на открытом пространстве — скале или плато. Подойдя к краю обрыва, невольно охнула: усталость и голод перебило более сильной эмоцией — паникой.