Красная ворона
Шрифт:
Употреблять опиумные и синтетические препараты Рин категорически запрещал — исключение составляла одна Як-ки. Но вот психодел в доме распространился, с легкой руки Маленького Человека. Я к подобным опытам не рвалась и в общих странствиях по «Внутренней Монголии» участия не принимала. Брат не настаивал — до поры до времени. Но однажды решил за меня взяться.
— Скажи, чего ты боишься? Неужели твое подсознание кажется тебе настолько скучным и неинтересным, что нет никакого желания туда заглянуть?
— Рин, мне просто не нравится состояние, когда не
— Глупости. Мой коктейль не более вреден, чем одна поездка в метро в час пик.
— Все равно не хочу, не уговаривай. Ну, что тебе стоит отстать от меня со всем этим?
— Отстать я могу, конечно, но любопытно: с чего такое яростное сопротивление новому и интересному? Ты с ног до головы закована в кандалы догм и условностей, сестренка. Меня это раздражает. Я ведь уже говорил: не будь ты со мной одной крови, тебя бы здесь не стояло и не сидело. И близко не подошел бы — слишком уж ты… обыкновенная.
— Говорил. — Я слышала такое не раз, поэтому обида не была неожиданной. Но все же сухой болезненный ком подкатил к гортани. Зачем он так со мной? Да, я знаю, что особыми талантами не отличаюсь. Характером и красотой — тоже. Но брат — единственное, что у меня есть. Я люблю его и страшно боюсь потерять. Разве моя вина, что я такая, как есть, и при всем желании не смогу стать яркой и необыкновенной? — Почему тебе так нравится обижать меня, делать больно? Ради того, чтобы настоять на своем, ты готов выставить меня на посмешище перед всеми. Впрочем, пусть я самая обыкновенная, пусть серая мышь — тебе все равно не заставить меня делать то, что мне не нравится.
— А ты не заметила, что я говорю о твоих слабостях только тет-а-тет, и никогда при всех? — Рин подмигнул мне. — В детстве я был жесток, верно, но теперь щажу твое самолюбие, сестренка, что мне обычно не свойственно. Ты умная и рассудительная — видишь, как я щедр на поглаживание по шерстке! — и вот тебе довод в расчете на твою рассудительность: бояться нелепо, поскольку самый сильный и опасный психоделический опыт у тебя уже был.
— Вот как? И почему я его не заметила?
— Заметила, еще как. Три дня в себя приходила!
— Розовый Лес?
— Именно. Я просто не стал сообщать ни тебе, ни остальным, что эта картина — сильнейший психоделик. Только, как ты понимаешь, способ воздействия не химический. Входной билет в подсознание, в самые мрачные его глубины, где таятся кошмары, пережитые или воображаемые.
— Ах, вот почему она сказала… — Я осеклась, не желая даже ненадолго освежать в памяти тот кошмар.
— Кто она? И что именно сказала? — Рин воззрился на меня с живым любопытством. Но тут же небрежно бросил: — Впрочем, если это болезненно, не говори.
— Я сейчас вспомнила, после твоих слов. В четыре, кажется, года у меня была няня. Недолго, пока основная няня куда-то уезжала. Может, помнишь ее? Не старая, с гладкими черными волосами. За две-три недели, что она заменяла мою старушку, сумела существенно надломить детскую психику. Перед сном она не читала сказки, но выдавала страшилки. И классические — про «черную руку», которая ищет девочку, про «зеленые глаза», бегущие по стеночке, — и собственного изготовления. У нее был явный актерский дар и богатое и извращенное воображение. Когда она говорила, вперив в меня немигающие глаза: «Милая девочка», — таким низким, ласковым, замогильным голосом, — я начинала визжать и лезь на стену. Ничего ужаснее в жизни не испытывала.
— Следовательно, стоит сказать мне большое спасибо! — бодро заключил Рин. — Встретить свой детский страх наяву — наполовину искоренить его. Понимаешь теперь, как смешно звучали твои укоры: «А если бы я не нашла выход?» Выход был везде — стоило только хорошо пожелать.
— Видимо, Снеш желал недостаточно. Он тоже должен тебя поблагодарить — за раннюю седину?
Рин нахмурился.
— Не суди о том, чего не можешь постигнуть, Рэна. Снеш творец, а для творца каждый глубокий и острый опыт бесконечно ценен. Когда-нибудь он обязательно поблагодарит — если повзрослеет. Но мы уклонились от темы. Торжественно обещаю, что сегодня и близко не будет ничего похожего на Розовый Лес. Нынешний коктейль я сориентирую не на страхи.
— А на что?
Брат неопределенно пожал плечами.
— Увидишь.
— А главное, ты увидишь? Экспериментатор на живых людях.
— Чья это фраза: «Ангелы умеют летать, потому что мыслят себя легко»? Ангелам хорошо: никто ни грузит их с рождения — ни догмами, ни страхами, ни тоской. Порхают себе. А вот ты, сестренка, летать не умеешь. Даже плавать не умеешь: ни рыба, ни птица.
— Плаваю я отлично.
— Вот и проверим! А чтобы ты совсем расслабилась, прими к сведению, что у квартета сегодня вечером найдутся дела поважнее, чем сидение в четырех стенах. Так что нам с тобой никто не помешает.
— И куда же ты их ушлешь?
Но он испарился, не ответив.
Рин и впрямь после ужина разогнал всех и велел мне принять душ, уложить волосы и одеться красиво и празднично. Первый психоделический опыт, объяснил брат, как потеря девственности — случается раз в жизни. (Про Розовый Лес он то ли забыл, то ли счел это качественно иным событием.) Я попыталась еще раз отговорить от этой глупой и вредной затеи, но наткнулась на такой яростный взгляд, что, поперхнувшись, отправилась от греха подальше мыться, одеваться и прихорашиваться.
Наступил час «Х». Я сидела, где было велено — в студии, на малиновом ковре, в новом зеленом платье, которое нещадно жало в бедрах. Чтобы справиться с нервной икотой, вела мысленный диалог, пока Рин химичил на кухне.
«Ну что ты так трясешься? Половина людей в мире хотя бы раз пробовали наркотики, и ничего, живы».
«Ага. Только препараты им изготовлял не мой сумасшедший братец. Кто его знает, что он там намешал?»
«Но ведь его коктейли пили и Снеш, и Ханаан, и Маленький Человек — и с ними все в порядке».