Красно Солнышко
Шрифт:
Храбра словно ножом в сердце ударило: да как же так?! Мыслимое ли князь требует?! За день неполный, да ночь единую найти деву, с которой за море-океан плыть? Какой же отец или другой родственник её отдаст то? Поверит? Прям хоть на рынок рабский иди… Рынок… Рабский… Поднял опущенную было голову, взглянул в глаза Гостомысла:
– А коли мало денег будет, или слово твоё понадобиться, княже – дашь?
– Дам. Обещаю.
Едва заметно дёрнул парень щекой в почти незаметной улыбке:
– Тогда – жди поутру. Привезу себе девку. Только…
Зависло в воздухе недосказанное, но князь понял, что хотел сказать ему воин рода Волка – от слов своих не откажись потом. Кивнул парню в ответ…
…Едва из светлицы парень вышел, сразу махом в седло запрыгнул, коня с места сорвал. Галопом бешеным по улице промчался, распугивая прохожих видом суровым: воин в кольчуге травленой краской вороной, конь громадный, такой же масти. Да плащ цвета ночи глубокой осенней, лишь светлые усы да брови на лике выделяются. Словно ночь воин выглядит. И жеребец под ним лютый, видно, зубы скалит, да глазом налитым косит на скаку бешеном…
Ряды, где рабов продавали, в граде были. И немалые. Да только по весне товар живого, почитай, и не было. Мало кто станет держать рабов зиму. Это же кормить надобно, одевать. Помрёт раб – убыток хозяину прямой. Да и не больно то жаловали славяне работорговцев. Если полон приводили – сбывали ромеям, али арабам, куда подальше. Редко, очень
– Посмотреть бы ближе.
Купчина согласился. Слуг крикнул, те внутрь клетки вошли, девку под руки ухватили, наружу вытащили, перед воином и хозяином поставили. Купчина её кафтан на груди рванул… Грудки небольшие. Аккуратные. В ореол розовый вокруг соска большого согнутым пальцем показал – девка, мол. Не рожала. А та краской залилась, попыталась араба пнуть, да куда там рана, видно, нелёгкая. Да кормёжка скудная. Только выругалась хазаринка, или кто там, да плюнула на сапоги славянину. Один из слуг осерчал, сбил с неё шапку, и едва не ахнул Храбр – волосы длинные, словно смоль, курчавые, по спине рассыпались, земли коснулись. И глаза карие, большие, с чёрными длинными ресницами… Как у той… Дочери Оттона… А араб смотрит на воина молодого, понять пытается: купит тот, или нет? Гостю что – пусть и девка нетронутая, да шрам у неё страшный останется на теле от меча кривого. Если вообще выживет. Поскольку и глазки у неё уже блестят. И румянец лихорадочный на щеках играет. Зараза в рану попала. Кровь отравила. Не жилец она. Ясно уже. Коли согласен славянин – готов за десять медных монет отдать. Дешевле некуда. Усмехнулся Храбр, совсем близко к кочевнице подошёл, поправил её одёжу, чтобы открытую взорам жадным похотливым грудь спрятать. В рану всмотрелся. Тронул возле пятна большого пальцем – та вскрикнула. Больно. Усмотрел и приметы зловещие. Смерть близкую предвещающие. Гниёт у неё рана. Сомнений нет. Да только не зря его бабка ведьмой была…
– Беру, купец. Пиши купчую.
Тряхнул мошной, звоном монет давая понять, что платит. Опытное ухо сразу звук золота уловило. Пожалел было купчина, что продешевил, да вовремя сообразил, что товар порченый продаёт. И если помрёт та раньше срока, пока он не покинет Аркону, то как бы за обман на правёж жрецов Святовида не попасть… Бересту о продаже быстро нацарапал. У Старшины торга заверили. Отдали Храбру покупку. Как та не шипела, не плевалась, а оказавшись на коне, прижатой рукой могучей к груди, в металл закованный, притихла. А вскоре и сомлела. А Храбр сразу в лагерь отправился, где переселенцы на новую землю живут, дожидаются отхода лодей. Последнюю ночь люди на земле спят. Дале – на качающихся палубах, да в трюмах им ночевать предстоит… И сомлела хазаринка-тугаринка. Чувств лишилась. Уж больно рана тяжела, да запущена. Ну и голод тоже. Купец на еде для пленников экономил. Не рассчитывал, что по пути попадутся., и провизию под них не брал с собой. Корми гость рабов получше - справился бы организм её с раной. Сам бы выздоровел. А теперь без помощи сторонней не излечиться ей… Молодой воин в отдельной палатке жил. Один потому что. Да и положение у него в дружине теперь высокое. Наравне с Крутом в старших ходит, несмотря на возраст… Добрался парень до лагеря, уже месяц на вторую половину ночи перешёл. Велел сразу воды ему принести горячей, да одёжу женскую. А сам за дело принялся. Тело бесчувственное на помост уложил, на котором спал. Снял с девицы кафтан грязный, стянул и штаны вонючие, в кале и моче измазанные. Обмыл наскоро грязь. Потом тело понизу полотном прикрыл, ножом повязку старую разрезал. Кровь ордынки засохла, ткань, как он понял, от рубахи исподней, слиплась. Снова за водой послал. Принесли. Опять обмыл. На сей раз начисто. Повязка размокла. Потихоньку отдирать начал от тела. Девка очнулась, закричала дико, попыталась ударить… Куда там. В рот ей тряпицу чистую вогнал с маху. Руки, ноги растянул, к краям своего топчана притянул ремнями. Затем вновь за рану принялся… А та мычит, бьётся… Снял тряпки, уже гнить начинающие, ужаснулся. За малым девку не распластали на двое. Края багровые. С синевой. Кое- где уже и чернота появляется. Запах сладковатый, как у мертвеца, что на солнышке дней пять полежал. Словом, трупный. Хвала Богам, червей нет… А вот это и плохо… Надо рану чистить. Не ножом же живое мясо от мёртвого отделять? Впрочем, вспомнил… Прикрыл девку шкурой. Вышел наружу из шатра. На отроков, что его поручения выполняли, глянул сурово, велел ждать, но в палатку не входить без него. Сам едва ли не бегом к яме выгребной отправился, куда всякий мусор сваливали… Там нашёл то, что искал. Черви жирные. Белые. Набрал горсть. Опять бегом вернулся назад. Шкуру откинул, тело обнажая, девка вновь замычала, забилась. Но Храбр на такую мелочь внимания не обращал. Из котомки заветной, на столбе висящей, извлёк тряпицы, бабкой в путь даденые. Посыпал рану мхом истолчённым мелко особым. Порошком из плесени сушёной. Далее – сыпанул, не жалея, червей, что с собой принёс, прямо в рану. Зудеть страшно будет. Но куда как менее, если бы он резать стал на живую. Да вычистят трупоеды всю гниль. А плесень мертвечине дальше развиваться не даст. Ну а черви, как порченое мясо съедят, сами из раны выпадут. Только придётся следить внимательно за этим. Потом по новой рану чистым полотном замотал. Эх, будь времени побольше – за седьмицу бы на ноги девку поставил… А она, впрочем, успокоилась. Смотрит на него хоть и с ненавистью, но без отвращения того, что раньше было. Дёрнул щекой устало, отправил отрока принести похлёбки с кухни. Тугаринке-хазаринке сейчас твёрдой пищи нельзя. Так, жиденького похлебать. Иначе заворот кишок будет… Отвязал руки от помоста спального, потом ноги. Сразу же получил удар коленом в живот. Взвыла, словно рысь в капкан пойманная. Ещё бы – кожей нежной, да по кольчуге стальной… Словно в стену каменную с размаху… А он деву на руки подхватил, да на кучу шкур в углу сложенных, перетащил. Лёгкая, словно пёрышко. Даже что-то глубоко внутри шевельнулось, словно жалость. Удивился сам себе… Она завозилась. Стала в меха зарываться. Там отрок явился, горшок принёс. Тот дымится, паром вкусным истекает. Усмехнулся воин, перед девкой поставил прямо на землю. Ложку положил. Сам – отвернулся к выходу из шатра, попросил отрока помост свой спальный пока у костра просушить. Пока тот в порядок приводился – девка всё в три глотка выдула. На Храбра голодными глазами смотрит. Тот показал, нельзя мол, больше пока. Потом одёжу принесли: платье женское славянское, сверху шубу тёплую лисью, да сапожки мягкие. Отдал отрокам горшок, раму уже просушенную на место поставил, шкуры, что в угол сбросил, в охапку сгрёб, да вместе с хазаринкой-тугаринкой и уложил на помост. Сам кольчугу с плеч стянул, на колышек, в столб вбитый, повесил. Пояс с ножом там же. Сапоги с ног скинул, портянки смотал, ступни обмыл водой ключевой. Ноги для воина – дело важное. Подошёл к куче мехов – девка глазищами своими сверкает, на него шипит, плюётся. Ну, зараза… Не будь повеления князя – померла бы в своей клетке! Первым делом рубаху нижнюю взял, руки тугаринке заломил, и как девка не дёргалась, натянул. Тогда отпустил, а как та опять в меха зарываться начала, сгрёб её рукой, к себе прижал крепко. Второй, полость медвежью на обоих натянул. Шепнул:
– Спи.
А поняла – не поняла, парня меньше всего волнует. Глаза закрыл, захрапел нарочито. Она подёргалась-потрепыхалась, и, затихла. Сообразила, что ослабленной раной, да после голодовки длительной ей из объятий славянина не вырваться. Ну а враг исконный, земляной червь, себе ничего пока позорящего её не позволяет, тем более, что тело у него большое и горячее, словно печка. И, пожалуй, впервые после того как Йолла попала в плен, она согрелась и сыта. Похлёбка оказалась неожиданно сытной… Да к тому же, несмотря на зуд, и рана болела намного меньше. Её перестало дёргать… И прикосновение чистого белья к обмытому телу было приятно… И вдруг провалилась в сон. Мгновенно, успев лишь подумать, что может, теперь, и выживет. И Всемогущий Хайтан позволит ей вновь увидеть родные степи…
…- Храбр!
Вполголоса позвали его за тонкой полотняной стенкой, и парень мгновенно проснулся. Миг, на ногах сапоги, второй – уже возле палатки своей стоит. Перед ним – князь, смотрит серьёзно, вопрошающе. Воин ничего не сказал, лишь полог откинул – на мехах, под полостью, силуэт виден. Да голова наружу торчит, с волосами длинными.
– Кто?
– Хазаринка, княже. Или тугаринка. Не ведомо мне. Да и не выспрашивал. Некогда было. Вчера купил себе.
– Купил?!
Удивлённо протянул Гостомысл, и глаза сощурил:
– Значит…
– Прости, княже. Ты слово дал. Велено мне было жёнку найти к утру. Так?
– Так. Да…
Перебил князя парень, впервые осмелился:
– Не сказано было, что она из нашего рода должна быть.
И… Усмехнулся князь:
– Хорошо. Слово моё крепкое. Как сказал – так тому и быть. Хвалю за смекалку.
– Одно плохо, княже.
Тот встревожился, взглянул серьёзно, пояснил ему Храбр:
– Поранена она сильно. Тяжко девке в пути придётся. Да и уход за ней нужен…
– Добро. Повелю тебе выделить клеть. Будете с ней вдвоём. Чтобы прочих меньше утомлять.
Просиял парень, поклонился низко:
– Благодарю за щедрость и доброту, княже.
Тот усмехнулся:
– Значит, не ведаешь, кто она?
Тут парень горько усмехнулся:
– Одно лишь знаю – семнадцать зим назад её родичи мой Род под нож пустили…
Глянул князь потрясённо, головой покачал. Но слова не сказал. Только кинул:
– Неси её на мою лодью. Там тебе место…
Снова Храбр кивнул, в палатку вернулся. Девка уже не спит, глазами сверкает. Парня увидела – зашипела вновь злобно. А тот спокойно кольчугу на плечи вздел, пояс с ножом застегнул, наклонился к ней, на ноги поднял. Поневу поверх рубахи натянул. Потом шубку. На руки вознёс, тугаринка было ему в уши вцепилась, да по своим ручонкам и получила. Не балуй! Притихла малость. Отнёс её к отхожему месту. На жердь усадил, чтобы дела свои справила. Потом вышел. Подождал, сколь нужно. Вернулся, понёс обратно, в палатку. Там уже котелок с кашей ждёт, паром дышит. Руки ей сам помыл. Дал ложку чистую, и сам взял. Ночью деве желудок после долгой голодовки похлёбкой разогрел. Сейчас можно и кашки просяной с мясом говяжьим отведать… Смолотили пищу в мгновение ока дочиста. Дно выскребли. Потом воин её снова на меха свалил, одёжу начал снимать. Девка бьётся, кусаться пытается… Содрал с неё шубу, поневу, рубаху нижнюю раздёрнул, с плеч стащил, стал полотно разматывать. Тут только сообразила тугаринка, что не о том подумала, затихла. А Храбр рану при свете белом осмотрел. Ночью то жирником подсвечивал. Оглядел всё тщательно. Вздохнул облегчённо. Повезло девице неслыханно. Не задел меч Жилу Жизни, что по всему телу идёт, в разных местах проходит. Чудом не вскрыл. На ноготь младенческий не достал. Каждый знает: пока цела эта Жила – от любой раны оправиться можно. А что заражено место, побитое мечом – то не лихо. Бабкиными снадобьями да порошками он тугаринку быстро поставит на ноги. Улыбнулся довольно, а девка и замерла зачарованно, потом руками грудь прикрыла обнажённую. Знать, стыдно. Ну да ничего… Хлопнул легонько по рукам, чтобы убрала, снова плесень сушёную достал с порошком дубовым. Черви своё дело делают. Уже черноту почти всю съели. Теперь за гной принялись. Да и прибавилось их. Знать, множатся. Ну, вывести их после очистки раны дело нехитрое. Знакомое. Посыпал больное место, порушенное лезвием, снадобьями. Развёл в воде отвар один из котомки заветной. Потом снова тело забинтовал, рубаху поправил, поневу с шубой опять одел. Дал кружку в руки, знаками показал, мол, пей. Зашипела злючка опять на него, но… Выпила послушно. Бросила наземь пустую кружку, за что схлопотала подзатыльник. Не больно, но обидно. Кулак с её голову к носу поднёс, волосы на второй накрутил, аж вскрикнула от боли.
– Ясно?! Не балуй!
– Храбр! Храбр! Князь велит на лодьи всходить!
Отроки за стенкой палатки кричат.
– Слышу.
Оглядел палатку, в которой два месяца прожил. Забросил на спину котомку бабкину, со снадобьями, да свою с немногими пожитками. Оружие уже на лодью погружено. Только обратный путь теперь не со всеми в трюме, а в клети на корме устроенной, крохотной. Зато только на них двоих… Меха, да прочая рухлядь здесь останутся. Храмовые приберут все следы от лагеря. Зачем ему шкуры тащить? Ухватил деву рукой, на ноги вздёрнул: