Красно Солнышко

Авраменко Александр Михайлович

Глава 19.

… До Арконы Благословенной добрался Крут с кораблями Славгорода благополучно, и был встречен жрецами Святовида радостно. Пришлась ко двору и та треть даров братьев-князей, что передали они в знак веры. Подивились жрецы мехам невиданным, порадовались злату самородному, выслушали просьбы о людях. Ибо ничего, кроме новых поселенцев, не просили Брячислав и Гостомысл – всё, что нужно было, уже имелось на земле заморской. Но как раз с людьми и была проблема, причём, великая: Империя Трёхликого не унималась, нанимая племена франкские и германские для нападения на Славянские земли. Провозглашали они и походы на неверных, к коим в первую очередь относили тех, кто поклоняется другим Богам. И шли на помощь византийским легионам единоверцы из Галлии, Фракии, прочих земель, помогая в войне легионам Царьграда против персов Хосрова. Пала святыня Чернобогова, град Иерусалим в далёких землях, и иудеи вырезали тех, кто поклоняется символу креста до единого человека [57] . Оно, конечно, Чернобог проклят Старыми Богами, но уничтожать всех, не различая пола и возраста… На саму же славянскую землю непрерывно идут находники со Степи Дикой, из лесов франкских, желая примучить славян, обратить их в Проклятую веру, сделать рабами своими. Появились жрецы Чернобога и на дальнем Полуночье – племена финнов и норгов прислали своих гонцов с этими вестями. Изнемогает Земля Славянская от нашествий непрерывных, и дать людей жрецы просто не могут. Коли желают князья – пусть кликнут охотников,

либо другими путями сами себе людей добывают под руку. Ибо всех, кого могли, уже отослали жрецы Святовида. И больше нет у них власти над Родами, чтобы в тяжёлые года у них воев и жёнок отбирать. Огорчился Крут тем словам. Опечалился. Как воздух нужен народ на новых землях. И чем больше – тем лучше. Прямо и не знает дружинник, что ему делать. И время идёт – до Ревуна-Рюеня [58] вернуться надо в град, ибо замёрзнет Леляное море, и не станет дороги домой… Произнёс это слово вслух «домой», и понял, что отныне действительно земли те новые – дом родной у дружинника. А поняв – сообразил, и где ему людей взять. Подивился, что же сразу не додумался то? Первым делом обменял оставшуюся часть добычи у жрецов на звонкую монету, золотую и серебряную, да продал им остаток мехов. Потом пошёл на рынок рабский, кликнул клич среди торговцев живым товаром, что на будущий год он готов выкупить каждого раба славянского племени, которого они привезут. А появиться он, Крут, либо гость от него, в месяце Разноцвете [59] . Готов даже залог внести, если опоздает, и оставит деньги в Храме Святовидовом! Показал сундук с золотыми статерами византийскими, торжественно передал его воинам дружины Храмовой, всем в белом, на белых же конях. Подивились купцы, но поверили. Ибо не бывало такого, чтобы славянин солгал. Противна ложь душе славянской. Посовещались работорговцы, пообещали на будущий год привезти всех, кого найдут, но меньше трёх тысяч человек. На столько тот сундук потянул. Порадовался Крут, но будет то лишь в следующем году, да и привезут народ измученный, в полную силу работать не могущий. Его ещё откормить нужно будет, да вылечить. На то время понадобится, понятно. Но не страшно то. Нисколечко. Ибо помочь родовичу – святое. А сейчас то кого везти? Пусты корабли. Лишь экипажи на борту, да воины. Пассажиров нет. Никого. Некого везти за моря, некого на новые угодья сажать. Но и тут Крут не опечалился, а послал глашатая по всей округе и граду, что готов выкупить он всех должников кабальных, кто не в силах долги свои выплатить, при условии, что те с ним пойдут. А таковых набралось едва ли не под тысячу: неурожай был в прошлом году, да нашествие ромеев. Так что многие и многие задолжали, продавали себя в закупы, в рабы, лишь бы семьи, да детишек прокормить… Похудела мошна так, что и дно видать, но доволен воин – поручение выполнил. Теперь можно и возвращаться со спокойной душой в новый мир!.. Грузятся люди на корабли, счастью своему не верят. Свободу получили! Избавились от постылого любому рабства! К тому же, по слухам, жизнь там, в новых местах спокойнее и богаче, да и князья не столь жестоки, как местные богатеи. Наслышаны про них, и не мало! К тому же, чтобы семьи не разлучать, разрешил Крут с собой их забрать, и многие решились. Да что там многие, почитай, все. Кто с собой детей везёт, кто идёт, потому что должны люди отработать за свой выкуп три года на новом месте, но разлучаться на столь долгий срок близкие не желают. К тому же и надежда, что на новом месте будет лучше, и вольный дух, что требует нового, и любопытство человеческое извечное… И идут люди на лодьи стар и млад, мужи и жёны, отроки и девицы. Прослышав про такое дело, сироты приходили, коих много появилось в славянской земле после нашествия ромеев, просились уплыть с дружиной. Без надежды просили. Просто пытаясь что-то изменить в своей горькой судьбине… Никому Крут не отказывал – брал всех. Уж и недовольны жрецы, косятся на воина нехорошо. Разговоры строгие с ним говорят, пеняют на деяния неслыханные, а тот им в ответ одно:

57

реальный факт персидско-византийских войн

58

сентябрь

59

июне

– Сказали, самому людей искать. Я и ищу!

Злятся жрецы. Но терпят. Слово ведь сказано. Но, видно, совсем не по нраву им то, что творится сейчас в Арконе, ибо в ночь перед отплытием явились к нему двое старших жрецов, вызвали на пристань, молвили слово суровое: больше Храм с князьями дел иметь не хочет. Вольны они, и пусть живут сами по себе. Ни на кого не рассчитывают, ни на какую помощь. А коли задумают вернуться на славянские земли – нет им сюда хода. И людям их тоже нет! Следующий год, поскольку, опять же, слово дадено, могут приплыть лодьи из новой земли сюда, но это будет последний раз! И больше ни кормить дружину, ни устраивать жрецы не станут. И, кстати, за ссуженные на время лодьи чтобы плату не забыли внести, да вернуть кораблики по приходу. Как хотите людей вывозите к себе. Больше мы вас знать не знаем!..

Выслушал Крут, опечалился услышанному. Пообещал, что передаст слово в слово братьям сказанное. Ночь не спал, думал, как дело поправить, но ничего не надумал. А утром повелел паруса поднимать, в Славгород путь держать…

…Услыхав слава, вскочил вождь сенека, ударил себя кулаком в грудь, потребовал слова. А получив разрешение, начал смеяться над гуронами, обзывать славов непотребными словами и лжецами, ибо нет у них вампума от племён, самозванцы они, наёмники из чужих земель. А гуроны добровольно отказались от своей земли, передав вампум племени им, сенека. В доказательство своих слов приказал тот вождь принести гуронский пояс, потрясал им перед всеми, бахвалясь, пока не встал Брячислав, и не молвила скво его слова:

– За бранные слова и клевету объявляют славы войну сенека. А сейчас вождь Могучая рука требует поединка. Да не на оружии, а голыми руками.

Гробовая тишина воцарилась на Совете. Неслыханные то слова. Ибо заповедано Маниту, что прийти на Совет Племён и уйти с него должен каждый. Но и слова были сказаны неслыханные. Ясно одно, что кто-то из вождей лжёт – дело тоже невиданное. И скорее всего – чужеземец. Ибо сенека знают давно. С основания земли. А он – только появился. И его народ даже ещё не признан на Совете племенем, равным прочим. Думали, рядили, решил жребий бросать. Кинули в мешок камни, чёрный и белый. Позвали слепого шамана, чтобы тот вытащил один из них. Коли белый – правда на стороне бледнолицего. Значит, поединку быть. Нет – лжёт чужак. И отдать землю ирокезам. Да проследить, чтобы повеление Совета исполнено было. Должны уйти чужаки. Восвояси. Иначе все племена Великой земли поднимутся против них… Выслушал решение Брячислав, сел спокойно. Стал ждать. Явился шаман, вытащил чёрный камень. Завопил обрадованно сенека, затряс вампумом над головой, но словно молния мелькнул невиданный нож чужеземца, распорол мешок жребия, и пал на землю… Второй камень. Такой же чёрный. Два одинаковых камня положили шаманы, желая отомстить белым людям и их шаману, явившего всем своего Бога, пороча слово Вождей. По-прежнему молча, как подобает истинному воину, поднялся бледнолицый. Навис над сенека, вырвал у того вампум гуронов из рук, своей скво кинул. А потом… Просто ударил одни раз. С плеча. Да с такой скоростью, что никто даже не рассмотрел, как тот бил… Но пал сенека на колени, силясь что-то сказать, выплюнул вдруг ком кровавый с губ, рухнул навзничь, и дёрнувшись, затих, навсегда опозорив своё племя…Лишь отпечаток кулака был у краснокожего на одежде и теле, и вмятина, до позвоночника достающая. Пробил чужак рукой грудную клетку, раздробил все кости на своём пути, и позвонки перебил стальной рукой. А чужак постоял, потом ударил вновь себя в грудь, и гордо произнесла скво его слова:

– Кто ещё желает меня на битву вызвать?

…Не нашлось таковых. Все конец вождя сенека ужасный видели. Тогда спросил вновь чужак, а скво вскинула к Великому небу вампум невиданный алый нового племени:

– Согласны ли вожди признать народ славов новым племенем, и отдать ему земли гуронов и сенека?

Опешили вожди. Ибо говорил тот так, будто уже выиграл войну, ещё не начатую. Ничего не сказали. Тогда чужак подошёл к шесту, на котором висели пояса племён, и просто сорвал вампум тотемный сенека, тоже бросил его своей скво. Потом вновь задал тот же вопрос вождям. И вновь они ничего не ответили. Тогда чужак сказал по-другому, что просит он лишь признать его народ племенем, равным прочим, и отдать ему земли гуронов. Только тогда получил он согласие Совета. А получив, вампум сенека не вернул. Не стал вешать его на Столб Племён. Жест сделал отрицающий и скво перевела:

– Если не хотят вожди отдать славам земли сенека – славы сами возьмут их себе. Ибо между ними вражда. А значит – война. И не стоит прочим вмешиваться в дела двух племён. Ибо есть среди наших обычаев один, о котором знать всем следует – кто придёт с нам с оружием, с ним и лежать на земле останется. Ибо нет пощады тем, кто поднимает руку на слава.

Дёрнулись было вожди, ибо наглость чужака не знала границ, но деваться было некуда – только что признали они бледнолицых равными себе… Дальше Совет сам собой затих, хотя многое ещё решить нужно было. Слишком много увидели меднокожие сегодня. И потрясение было очень велико. Вышли из равновесия невозмутимые вожди народов, и захотели отдохнуть до следующего дня. Сказали все «Хао», и разошлись по своим лагерям. Лёг Брячислав со своей женой, и спал спокойно. А Кими радовалась во сне, что стал её мужем такой герой. Поутру множество людей с медной кожей собралось возле лагеря чужеземцев, поглазеть на страшных великанов на невиданных зверях, и снова пришлось им удивляться. Выехали из рядов шатров двое, один, мужчина с белой кожей на Владыке Прерий. Второй – скво в чёрной кожаной одежде на невиданном прежде звере, с луком в руках. А первый всадник со щитом огромным, никогда прежде невиданным, в рост воина, на котором был глаз нарисован. Едва оказались они на равнине, свободной от зевак, как пустили оба своих животных быстрым бегом, и начала женщина стрелять из своего оружия в мужчину, испуская дикие крики. Никогда не видели люди такой стрельбы и искусства, ибо крутилась она волчком на своём животном, мчащимся куда быстрее самого быстрого бегуна всех племён. Вскакивала стоя на спину несущегося зверя, крутилась волчком, пролезая под брюхом своего животного на полном ходу, спрыгивала с него и вновь запрыгивала, и стреляла, стреляла, стреляла… Пять стрел висело в воздухе, а шестая была на тетиве. Все стрелы шли точно во всадника, и, казалось, вот-вот падёт он пронзённый страшной наездницей… Но владыка бизона не уступал воинским умением ведьме на невиданном звере. Его бык тоже бежал, словно спешил уйти от степного пожара, немногим уступая невиданному животному в скорости. И щитом сей воин владел на удивление, защищаясь так, что ни одна стрела не попала ни в бизона его, ни в самого всадника. И собрал те стрелы в одно место – в глаз нарисованный. А когда вернулись оба в лагерь, спрыгнул всадник с быка, подошёл к нему спереди, упёрся лоб в лоб, погладил за ушами, почесал возле рогов могучих, замычал бизон довольно, потрусил неспешно пастись. Подивились ещё невиданному вожди, как волокушам на круглых дисках, которые тащили другие бизоны, ибо увидели, сколько клади на тех волокушах. Поразили их скво светлокожие, с волосами цвета снега. Ибо не распущены были их волосы, а уложены диковинным образом. Но больше всего удивила их пища невиданная, а точнее – как готовили они её. Принесли пришельцы воду из реки, зажгли костёр. Но воду они носили не в мешках, а в сумках из дерева, круглых как диски их волокуш. Водрузили на огонь большой котёл, не из кожи, а из чего то непонятного. Налили туда воду из своих мешков. Разгорелся огонь, забурлила вода, бросили в неё зёрна неведомого злака, потом – белого порошка добавили, мяса свежего, стали ждать, когда всё готово будет. Недолго пришлось в ожидании пребывать, ибо вскоре прогорели угли, и накрыли котёл тот великанский крышкой такого же материала. Убедились люди, что не страшен котлу жар огня, не боится он прогореть, как кожаный или деревянный, и тепло пропускает. Когда дошла еда до готовности, вышел мужчина вперёд, с большим черпаком, зычно позвал людей лагерных. Все построились в длинный караван, скво и воины, и каждого оделял раздатчик едой, не обделяя никого. Всем одинаково, никого не обижая. И ел Вождь со своей скво такую же пищу, как его воины, да нахваливал. И запах от еды шёл необычный, ни разу никем не слышаный. Заставлял он людей глотать слюни от одного только вида. Несколько воинов нового племени поели быстрее остальных, одели своих зверей, умчались в прерию. Только были они, и уже у горизонта клубится пыль. Долго ли, коротко ли – уйти никто не успел из собравшихся – опять пыль столбом, мчатся назад. Да не те, что уехали, а другие. Сошли на землю, получили свою долю, сели, едят, а зверей их другие спокойным шагом выгуливают. А потом вышел шаман их из палатки, и опустили воины и скво глаза, боятся встречаться с ним взглядом, чтобы не забрал душу чужеземец, не заставил рабом быть. А тот спокойно подошёл к общему котлу, получил такую же пищу, и присел на траву. Ест спокойно, ничем среди других не выделяясь. Закончил, полоснул вдруг острым взглядом таких же невиданных прежде глаз цвета древесной золы, поднялся, простёр руки к небу, нараспев произнёс слова на неведомом языке. И все белокожие повторили за ним то же самое. Ну а потом по своим шатрам разошлись. Постояли ещё зеваки, постояли, да и тоже пошли по своим местам, поскольку больше ничего интересного не предвиделось до начала второго дня Совета…

– Что скажешь, Путята, впечатлили мы меднокожих?

Жрец устало рассмеялся:

– Думаю, до конца жизни своей чудеса помнить будут…

– Ты лучше поясни, как Перуна смог позвать?

Путята тяжело вздохнул:

– Лучше не спрашивай меня, княже… У всех свои тайны есть. Одно скажу – Святовид почему то не захотел явиться. Думаю, не дали ему жрецы из Арконы к своим детям спуститься. Не хочу худого говорить, да тяжко у меня на сердце. Да и прочие Боги молчат. Лишь один Перун к нам благосклонен оказался, пришлсь его о помощи просить…

Брячислав насторожился:

– Считаешь, Аркона нам будет палки в колёса вставлять?

И замер, когда жрец утвердительно сложил пальцы в знак «да». Не хотел он Кими расстраивать, тут же сидящую, а вслух произнёс совсем другое:

– Что ты, княже? Они нас снарядили, людей дали, с чего бы им вдруг?

Хотя руки его говорили совсем другое: «Княже, уже второй день непонятные предзнаменования. Одно скажу – глас Богов молчит. А значит сие одно – мы сами по себе. Отказались от нас Родовые Боги. Лишь один Перун благоволит нам, ибо доволен он походом и богатой жертвой. Думаю, нужно Крута дождаться с вестями…» Закончил Путята речь тайную, поднялся с седла, на котором сидел, спросил:

– Дозволь, княже, по становищам медных пройтись, поговорить с народом местным?

Но Кими опередила мужа:

– Не стоит, Путята-жрец. Не станут с тобой люди говорить. Напугал ты их. Да и злы они за вчерашнее – впервые на Совете убивают кого-то. После него – да, можно. Но на Совете кровь пролилась впервые с начала времён.

Оба славянина помрачнели:

– А как же насчёт торговли? Мы хотели посмотреть, что другие племена на продажу и мену выставляют…

Супруга князя вновь озарила шатёр своей улыбкой, пояснила:

– Так то вам и говорить не надо. Идите между становищ, ищите шкуры бизона, тура по-нашему. На них и будут товары предложены. Да и нам бы так же стоит сделать.

При словах этих переглянулись довольна оба мужчины – не заметила молодая женщина, что призналась в том, что уже не отделяет себя от славян, считая себя одной из них, ибо произнесла она «по нашему…» наречие супруга подразумевая.

– А если мы оба пойдём – отпустишь, лада моя?

Молвил князь супруге любимой. Залилась та краской, словно маковый цвет, кивнула головкой красивой, повязкой женщины родившей, семейной, украшенной по славянскому обычаю. Потом тихо добавила: