Красное и черное
Шрифт:
Жюльен стоял, остолбенев от изумления; ему казалось, что он догадывается, но он не решался этому поверить. Епископ остановился и, внезапно утратив всю свою суровость, обернулся и поглядел на него.
— Что вы скажете, сударь, о моей митре: хорошо сидит?
— Превосходно, ваше высокопреосвященство.
— Не очень она сдвинута на затылок? А то ведь это придает несколько глуповатый вид; но, с другой стороны, если надвинуть пониже на глаза, будет похоже на офицерский кивер.
— Мне кажется, она великолепно сидит.
— Король привык видеть вокруг себя почтенное духовенство, у них у всех очень суровый вид. Так вот мне бы не хотелось, в особенности из-за моего возраста, показаться несколько легкомысленным.
И епископ снова принялся
«Ясно, — подумал Жюльен, наконец осмелившись допустить свою догадку. — Он репетирует, он учится благословлять».
— Ну, я готов, — заявил епископ через несколько минут. — Ступайте, сударь, предупредите господина ректора и членов капитула.
Спустя некоторое время г-н Шелан и с ним еще два самых престарелых священника вошли через большие, украшенные чудесной резьбой двери, которых Жюльен в первый раз даже не заметил. На этот раз он, как ему полагалось по чину, очутился позади всех и мог видеть епископа только через плечи священников, столпившихся у дверей.
Епископ медленно прошел через весь зал; а когда он приблизился к дверям, священники стали в ряды, образуя процессию. После минутной заминки процессия двинулась вперед, распевая псалом. Епископ шел в самом конце крестного хода, между г-ном Шеланом и еще одним престарелым священником. Жюльен теперь пробрался совсем близко к епископу, — как лицо, приставленное к аббату Шелану. Они шли длинными ходами аббатства Бре-ле-О; несмотря на то, что солнце пекло вовсю, там было темно и сыро. Наконец они вышли на паперть. Жюльен был в неописуемом восторге от этого великолепного шествия. Молодость епископа подзадоривала его честолюбие, а приветливость этого прелата, его пленительная учтивость совершенно обворожили его. Эта учтивость была совсем не похожа на учтивость г-на де Реналя даже в его лучшие минуты. «Чем ближе к самой верхушке общества, — подумал Жюльен, — тем чаще встречаешь такую приятную обходительность».
Крестный ход вошел в церковь через боковой вход; внезапно древние своды содрогнулись от невероятного грохота. Жюльену показалось, что они вот-вот обрушатся. Но это была все та же маленькая пушечка, ее только что примчали сюда карьером две четверки лошадей, и едва их выпрягли, как пушечка в руках лейпцигских канониров начала палить раз за разом, по пяти выстрелов в минуту, точно перед нею стеной стояли пруссаки. Но этот чудесный грохот уже больше не волновал Жюльена: он уже не вспоминал ни о Наполеоне, ни о воинской славе. «Такой молодой, — думал он, — и уже епископ Агдский! А где она, эта Агда? И сколько он получает жалованья? Наверно, тысяч двести, триста франков».
Лакеи его высокопреосвященства внесли роскошный балдахин; г-н Шелан взялся за одно его древко, но на самом деле нес его, разумеется, Жюльен. Епископ вступил под сень балдахина. Уж как он там ухитрился, но выглядел он действительно старым. Восхищение нашего героя поистине не имело границ. «Всего можно добиться умением и хитростью», — подумал он.
Вошел король. Жюльену выпало счастье видеть его в нескольких шагах от себя. Епископ приветствовал короля торжественной речью, постаравшись придать своему голосу легкую дрожь волнения, весьма лестного для его величества. Не будем повторять описаний всех церемоний в Бре-ле-О: в течение двух недель ими были заполнены столбцы всех газет нашего департамента. Из речи епископа Жюльен узнал, что король был потомок Карла Смелого. Уже много времени спустя Жюльену по долгу службы пришлось проверять счета, относившиеся к этой церемонии. Г-н де Ла-Моль, который раздобыл своему племяннику епископский жезл, желая оказать ему любезность, взял на себя все расходы. И вот одна только церемония в Бре-ле-О обошлась в три тысячи восемьсот франков.
После речи епископа и ответа короля его величество вступил под балдахин; затем он с величайшей набожностью преклонил колена на подушечке у самого алтаря. Вокруг клироса тянулись ряды кресел, возвышавшиеся на две ступеньки над полом. На нижней ступени, у ног г-на Шелана, сидел Жюльен, словно шлейфоносец подле своего кардинала в Сикстинской капелле, в Риме. Затем было молебствие — облака ладана, непрерывная пушечная и мушкетная пальба; все окрестное мужичье было пьяным — пьяно от радости и благочестия. Один такой денек способен свести на нет работу сотни выпусков якобинских газет.
Жюльен находился в шести шагах от короля и видел, что тот молился поистине с пламенным усердием. Тут он впервые заметил невысокого человечка с острым взглядом; на его одежде почти совсем не было золотого шитья. Но поверх этой очень скромной одежды, на груди его, перевязанная через плечо красовалась небесно-голубая лента. Он стоял гораздо ближе к королю, чем многие другие сановники, мундиры которых были до того расшиты золотом, что под ним, как говорил Жюльен, даже и сукна не видно было. Через несколько минут он узнал, что это г-н де Ла-Моль. Жюльену он показался надменным и даже заносчивым.
«Вряд ли этот маркиз умеет быть таким любезным, как мой хорошенький епископ, — подумал он. — Ах! Вот что значит духовное звание; оно делает человека кротким и мудрым. Но ведь король приехал сюда поклониться мощам, а никаких мощей я не вижу. Где же этот святой Климент?»
Молоденький служка, его сосед, объяснил ему, что святые мощи находятся на самом верху этого здания, в Пылающей Каплице.
«Что это за Пылающая Каплица?» — подумал Жюльен. Но ему не хотелось расспрашивать. Он с удвоенным вниманием стал наблюдать за происходящей церемонией.
Когда монастырь посещается коронованной особой, каноникам по этикету надлежит оставить епископа наедине с высоким гостем. Но епископ Агдский, направляясь наверх, позвал с собой аббата Шелана, а Жюльен осмелился пойти за ним.
Они поднялись по очень высокой лестнице и очутились у крохотной дверцы, готический наличник которой был сверху донизу покрыт богатейшей позолотой. По-видимому, это было сделано только накануне.
Перед самой дверцей стояли коленопреклоненные двадцать четыре молоденькие девушки из самых знатных семей Верьера. Прежде чем отворить дверцу, сам епископ преклонил колена посреди этих девиц, которые все были очень недурны собой. Пока он громко возносил молитву, они не сводили с него глаз и, казалось, не могли досыта наглядеться на его удивительные кружева, на его величавую осанку и на его такое молодое, такое ласковое лицо. Это зрелище лишило нашего героя последних остатков разума. В этот миг он, пожалуй, ринулся бы в бой за инквизицию, и ото всей души. Внезапно дверца распахнулась, и взорам присутствующих предстала маленькая часовня, как будто вся объятая пламенем. Перед ними на алтаре пылала чуть ли не тысяча свечей; они были установлены в восемь рядов, которые отделялись друг от друга пышными букетами цветов. Сладостное благовоние чистейшего ладана клубами неслось из дверцы святилища. Часовня была совсем крохотная, но стены ее, сплошь вызолоченные заново, уходили далеко ввысь Жюльен заметил, что на алтаре иные свечи были вышиной больше пятнадцати футов. Невольные возгласы восхищения вырвались у юных девиц. В маленький притвор часовни только и были допущены эти двадцать четыре девицы, двое священнослужителей и Жюльен.
Вскоре появился король в сопровождении одного только г-на де Ла-Моля и своего первого камергера. Даже почетные телохранители остались снаружи, коленопреклоненные, с саблями наголо.
Его величество не опустился, а, можно сказать, ринулся на колени на бархатную подушку. И тут только Жюльен, притиснутый к золоченой дверце, увидел через голое плечико одной из юных девиц прелестную статую святого Климента. Святой в одежде юного римского воина покоился в глубине алтаря. На шее у него зияла широкая рана, откуда словно еще сочилась кровь. Ваятель превзошел самого себя: угасающие полузакрытые очи были полны небесной благодати, чуть пробивающиеся усики оттеняли прелестные полуотверстые уста, которые как будто еще шептали молитву. От этого зрелища молоденькая девушка, соседка Жюльена, горько расплакалась. Одна слезинка ее упала прямо на руку Жюльену.