Красное колесо. Узел 2. Октябрь Шестнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Но эти мечты – были очень упорны. А русская власть казалась уже настолько несуществующей, что 13 августа Рябушинский со своей обычной грубостью возьми да и ляпни в своём «Утре России» на всю страницу проект нового правительства: премьер – Родзянко, внутренних дел – Гучков, иностранных – Милюков, финансов – Шингарёв, юстиции – В. Маклаков. Из бюрократии оставлены на местах лучшие для общества: военный – Поливанов, земледелия – Кривошеин.
Сознавая своё особое положение не проклинаемого обществом бюрократа, Кривошеин взял на себя и поиск выхода. Заседания Думы продолжились на август. Дума громчела, резчала, – надо было искать с ней сотрудничество. Взору предносилось,
И думцы – переняли идею. В эти августовские дни в кулуарах и на частных квартирах стали собираться на заседания прогрессивные деятели и стало из них выпестовываться и сплачиваться желаемое большинство – Прогрессивный блок – включая и кадетов и как будто не совместимых с ними октябристов и националистов, исключая только крайне правых и крайне левых. Предусмотрительный трудолюбивый Милюков вёл краткие записи тех тайных переговоров.
Шульгин (националист): За то, что кадеты стали полупатриотами, мы, патриоты, стали полукадетами. Мы исходим из предположения, что правительство никуда не годится. Мы должны давить на него блоком в триста человек.
А. Д. Оболенский (центр): Напротив, если мы не сплотимся с правительством, немцы нас победят.
Блок создался, но что-то не проявлял расположения к умеренному правительству. В Блоке моден такой образ:
Мы с правительством – спутники, увы, посаженные в одно купе, но избегающие знакомства друг с другом.
(Сравнение – интеллигентское. А – есть ли кто на паровозе?)
Вл. Гурко (правый): Можно дать стране все свободы, а в войне получить поражение. Надо организовать – победу.
Обстоятельный Милюков предложил составить единую для всех программу.
Ефремов (лидер прогрессистов, бывших левых октябристов): Что – программа! Не программа, а – смена правительства!
Всё же начали обсуждать программу. Это сложно. Всякое естественное требование – уравнение сословий, введение волостного земства, кооперативы, утверждение трезвости в России на вечные времена – кажется далёким мирным делом. А что неотступно сейчас, ждёт и отлагательства не терпит? Все национальные вопросы, и первее их еврейский.
Оболенский: В еврейском вопросе – три четверти значения всей программы. Это нужно для кредита, для значения России. Американцы ставят условием свободный приезд американских евреев к нам.
Крупенский: Я прирождённый антисемит, но я пришёл к заключению, что для блага родины необходимо сделать уступки евреям. Евреи – большая международная сила, от них зависит поддержка союзников.
А второй по важности вопрос – амнистия, уже третий год, как нет её.
Оболенский: Пока правительство не даст амнистии, мы ему верить не можем.
Милюков: Причём требовать амнистии всем политическим, включая террористов.
Натащено было в программу многое, а главное:
Привести отечество к победе может только правительство из лиц, пользующихся доверием страны.
«Правительство доверия», то есть кому доверяют триста членов Прогрессивного блока, а значит весь народ. И – кто же эти лица?.. Заветный вопрос. Ясно, что мы, всем известные думские ораторы. Людей этих – знаем. Но —
В. Маклаков: Лица, популярные в Думе, быстро погаснут в министерстве.
Ну уж! неужели справимся хуже, чем тупоумные царские бюрократы?!
Ах, как легко когда-то отвергли Витте с его министерскими постами для кадетов! Как легко отказались от власти в Пятом году – а с тех пор так никто и не предложил больше…
Милюков и склоняет называть кандидатов в желаемый кабинет. Предлагает – он, а называть, естественно, – не ему. Когда станут называть, то первым именем может произнестись…
Неожиданно стали называть – Кривошеина! Вот русская робость, даже среди передовых! Называть бюрократа, когда есть прогрессивные деятели!
Милюков: Это меняет весь политический смысл блокирования.
Как воздуха на горе, не хватало смелости лёгким. От лозунгов к именам – всё же страшно перейти. Как это, не они привычные правители, а мы?
Назвали Гучкова.
Милюков: Это нас не устраивает.
А может быть и правда – ещё преждевременно называть премьера? Опытный, бывалый, даже вялый царедворец Горемыкин, с утомлёнными глазами, пушистыми усами и долгими бакенбардами, свисшими в две боковые бороды, ездит потихоньку между Петроградом и Царским Селом, а с Блоком в переговоры не вступает. Обязанности свои Горемыкин тянул в полном равнодушии к занимаемому посту. Он не делал движений подлаживаться к Думе, по старости не боялся террористов, по опыту – бунта министров, и уже не боялся царского гнева, а жалел царя.
И сам Кривошеин теперь с изумлением увидел, что, столько раз отказавшись от премьерства, так уверенный, что всегда можно заступить вместо старого Горемыкина, – вот и не мог заступить. Такое пришло время: Горемыкин перестал быть согласным, послушным, он дальше всякого смысла упирался в верности царю, особенно в этом проклятом вопросе о смене Главнокомандования. Он тяготил либеральных министров, он портил отношения с Думой, его надо было убрать теперь!
Есть пределы в каждом характере: как и прежде, так и сейчас, Кривошеин просто не решился бы принять на себя ответственность премьера. Он был исконный, природный человек – второго места.