Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Кутепов поздоровался с пулемётчиками – ответило три-четыре голоса (по нехоти? по усталости?). Отделяя себе полуроту, спросил Кутепов их штабс-капитана, готовы ли они открыть огонь по первому приказанию. Штабс-капитан, смутясь, ответил, что нет у них в кожухах ни воды, ни глицерина. (Очевидно, вылили по тяжести.) Оставалось и им приказать – на первой же остановке добыть воды, купить глицерина в аптеке, изготовиться к бою.
Перевалили Фонтанку, дошли до Литейного. И всё ещё не происходило тут ничего особенного, только с дальней части Литейного слышался глухой шум и постреливали.
Плохо. Даже обещанного малого отряда не составлялось, и люди голодные, и пулемёты не готовы.
Вдруг с неожиданной стороны, чуть ли не с Владимирского, подкатил на извозчичьих санях князь Аргутинский-Долгоруков. Где он всё это время был – загадка, но сейчас соскочил даже прежде места и бежал, заплетаясь в длинной николаевской шинели.
Кутепов пошёл к нему по перекрестку навстречу.
Они были на «ты». Аргутинский, волнуясь, спешил сказать, что бунтовщики громят Окружной суд – и теперь идут к Зимнему дворцу – и поэтому генерал Хабалов приказывает Кутепову немедленно возвращаться, оборонять Зимний дворец и градоначальство.
Но – нисколько не передалось Кутепову сбивчивое волнение полковника Аргутинского, и целый, может быть, переполох в штабе Округа. Офицер, достаточно бывший на фронте, достаточно и привыкает к суматохам начальства и приказы его перетирает зубами с сомнением.
– Что? – спросил он холодно. – Неужели у вас во всём Петрограде только и имеется, что мой так называемый отряд?
(Он сказал это с иронией, никак не могши предположить, что так на самом деле и есть.)
Понять ли, что первое распоряжение Хабалова сбрасывать бунтовщиков в Неву – теперь отменялось?
Да, да! И Аргутинский от себя повторял:
– И я тебя прошу поспешить к Зимнему дворцу!
Но Кутепов стоял несдвигаем, левой рукой придерживая золотой эфес шашки.
– Нет. Идти по Невскому назад – нецелесообразно. И плохо отзовётся на солдатах. Передай Хабалову, что я пройду по Литейному, сверну по Пантелеймоновской, выйду к Марсову полю – и где-нибудь эту же толпу встречу и рассею.
Какая б ни была толпа, неорганизованная конечно, – просто глупость не наступать на неё, а отступать и становиться в оборону.
Аргутинский умчался в санях. А Кутепов, так и не дождавшись роты егерей, поставил в голову отличную роту кексгольмцев, за ней – неретивых пулемётчиков, затем две преображенских роты. Эскадрон драгун ему обещали – тоже не подошёл. Понять невозможно, где же силы целого Военного округа?
И он двинулся по ущелью Литейного, опять впереди колонны.
Он пересекал квартал за кварталом – и не было подозрительных толп, солдат без строя, выстрелов или нападений. Впрочем, всякая толпа видела бы его колонну раньше издали и должна была пятиться.
Он избежал соблазна свернуть по Симеоновскому мосту, так уйти от бунта и сократить свой возврат к Зимнему дворцу.
80
По воскресеньям, как знал Ковынёв, забастовки теряют смысл и на демонстрации люди не ходят. А поэтому он твёрдо решил в этот день тоже никуда не ходить, никого не вызывать по телефону, а сидеть писать. Однако сказался сбой этих дней, отвлечение мыслей, и работа не катилась смазанным колесом, а перекатывалась бревном неошкуренным да через пни. Подтвердилось про зарубленного казаками пристава. Это потрясающе!
Но продержался воскресенье, ничего не узнавал, а в понедельник налегало уже много обязанностей, да с утра и в редакцию думал он съездить, на Баскову. Не съездить теперь, трамваи опять не шли, – пешком. Посещение редакции всегда было делом приятным: особая эта атмосфера схода единомышленников, перебиранье литературных новостей и своих возможностей.
После вчерашнего ярко-солнечного дня понедельник родился зимне-туманный, облачный, хотя, кажется, разгуливался.
Той же дорогой шёл Фёдор Дмитрич – мимо Сената, мимо Исаакия, – ходили патрули, разъезжали конные, напряжение держалось пятый день – но никаких столкновений не было. Впрочем, для столкновений и час был ранний. На Невском никакого праздного народа, а все по своим делам, в спехе, открылись учреждения, открывались магазины. В морозный туман уходили бездействующие трамвайные столбы, вся стрела проспекта – и невидимо чем кончалась.
В одном-двух местах заметил Фёдор Дмитрич малые кучки, что-то осматривавшие, он тоже присоединился – смотрели выщербины от пуль в фонарных столбах, в стенах, – вчера на Невском была стрельба, и теперь мальчишка с корзинкой на голове рассказывал взрослым, кто где вчера прятался. Была стрельба! – но никто точно не брался рассказать, отчего и как она возникала.
Что-то всё-таки шло, но удивительно не даваясь глазу, уныривая за повседневным.
Да даже и сейчас. Слева, с Литейной стороны – как лучину ломают. Да, это – дальние выстрелы.
А сзади по Невскому – нарастал ровный густой чёткий звук: это показалась и шла рота солдат. Чётко отшагивали, даже щеголевато, учебный шаг и крепкие сапоги. А впереди статный чернобородый полковник средних лет, с настойчивым выражением.
За ротой на двух лошадках везли вьюки с патронными ящиками. А солдаты несли на себе пулемёты.
Нет, что-то всё-таки шло.
Просто – ранний час, а что-то серьёзное готовилось.
Фёдор Дмитрич дальше пошёл по Литейному. Вдали различил густеющую толпу. Загораживала весь проспект, что-то необычное. Сгустилась около Бассейной. Дошёл до неё.
Но разгадки никакой не нашёл, ничего не происходило. Стояла цепь рослых солдат-гвардейцев поперёк Литейного, пропуская, однако, прохожих, – а толпа лупилась на солдат. Все подворотни были заперты (говорят, какой-то кавалерийский офицер проезжал – и велел дворникам запираться).
За эти дни возник новый вид общения: между незнакомыми людьми на улице открытость и расположенность, никого не затрудняло спросить и ответить. И вот уже сообщала бобровая шапка:
– Четыре полка взбунтовались!