Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Скомандовал по Виленскому переулку к Фонтанной – снимать свои волынские 1-ю, 2-ю, 3-ю роты. Если эдакой колонной подойдём – неуж не дрогнут? С каждой сотней присоединённой нам легче и легче – а если весь батальон подымем?
Оглянулся – только взводные унтеры кой-где при колонне рядом. А – ни одного ж офицера нигде, как вымело! А-а-а, нас боятся! Боятся нашей солдатской рати! Им-то – ещё страшней!
А переулок – короткий, быстро шагом его берём, а до Фонтанной – ещё короче. Одна стена переулка – вся казарменная,
Вдруг – бегут навстречу двое молодых, он и она, – и к передним, и к Кирпичникову, а руками позадь себя показывают:
– Там на вас пулемёты приготовлены!
Где именно, уже на Знаменской? сколько пулемётов? – и Кирпичников не спросил, и они не добавили, а с каждым шагом до пулемётов ближе, и думать некогда, да странно б, если б не приготовили, – и, ладонь приложивши сбоку ко рту, закричал Тимофей:
– Пра-а-авое плечо – вперёд!
Передние – услышали. Послушались. Затоптались левые, находили правые, смотрят-дивятся: куда ж поворачивать?
– Па переулку – наза-ад!
Диковатая команда, кажись не время строй разминать. Но подчинились, пошли и так. Впрочем, на много команд их послушанья не хватит. (Пожалел: есть же свои пулемёты где-то, отчего не выдвинул? И отчего вперёд по переулку не послал разведку, проверить? Не сообразил, сразу «правое плечо!». Да переулок узкий, деться некуда, два офицера с двумя пулемётами всех бы нас перещёлкали.)
И куда ж идти? Опять мимо своего двора, и тут вполне могли бы пулемёты выставить.
Нет, не бьют.
– Дальше! – рукой махнул передним, – дальше!
А соображать быстро надо, вот и перекресток. Правильно идём! – к преображенцам, к литовцам, а там дальше сапёры. Вся наша надежда – или подымем их, или погибнем.
– Пра-авое плечо вперё-од!
Налево, по Парадной.
А пока вот что, поздним умом, отрядил: запречь патронную повозку, гнать на Госпитальную, нельзя ли захватить наш волынский цейхгауз – и везти нам патроны!
Сам – выбежал, и перед передними, задом пятясь:
– Братцы! Если преображенцев сейчас не подымем – это нам конец!! Преображенцев – любой ценой поднять!!
И – заворачивать к ним во двор. Идёт колонна ощетиненная, винтовки на руку, штыки в небо – в воротах не остановишь!
И не останавливают, не заперты.
А во дворе – горнисты заиграли тревогу. И рожки.
И ударили в полковой колокол литовцы.
В атаку на нас? Нет, это себя подбодряют: попрятались. От нас – попрятались соседи. Позагоняли их с ученья по казармам.
Обширный двор преображенский – пуст.
И – растеклись волынцы внутрь, уже толпой.
А все двери – позаперты. А окна – насторожены, кто-то там выглядывает.
Стоят волынцы в чужом дворе – и перебить их сверху нетрудно.
Но молчат этажи.
И эти преображенцы нам сейчас – или братья родные, или хуже немцев, и чтоб себя спасти – придётся по ним бить.
А тут – Литовского цейхгауз рядом, надо брать.
А пока, у кого глотка здорова, упражняйся:
– Э-э-эй, преображенцы!
Марков:
– Айдате с нами!
– С нами – за свободу!
– С нами – а то стрелять будем!
Молчат. Двери позаперты. Биться? врываться?
Всё дело зависло на преображенских карнизах.
Заорал Орлов:
– Что ж вы, лети-перелети, своих товарищей павловцев
арестовали? Где же ваша гвардейская совесть?
– С нами – за слободу!
– Ура-а-а?
Молчат.
Команды не ждя, кто как сообразит – саданули им в
воздух и под крышу выстрелов несколько.
– Эй! стой! по окнам не бей! – оттуда окликнули.
И из одного верхнего окна преображенский унтер, мордатый, показал: погоди, мол, не бей, сейчас двери откроем!
75
Ваня Редченков был нраву совсем тихого, а росту дюже удалого: три аршина без вершка. И когда в феврале стали их, 98-го года рождения, брать в армию, то у спас-клепиковского воинского начальника зачислили Ваню в гвардию, и не отправили сразу, как армейских, а отпустили побыть ещё дома две недели.
Иван обрадовался отсрочке – две недели меж родных стен никак не лишние, ещё и на девичьи посиделки два раза сбродить. Но отец Ивана, бывший взводный унтер гвардии Конного полка, осадил: «Ох, сынок, не радуйся, эти две недели ещё из тебя вымотают. В гвардии дисциплина железная, ещё не раз ты по уху получишь от унтера».
В Рязань привезли их, отобранных, в собор, и принимали они присягу. Иван со своего ростища, да ещё всю руку поднял и два пальца из неё выставил, всей душой обещая и клянясь, а Митька Пятилазов, из их же волости, возьми и подруби Ивану руку ребром ладони. «Ты чаво?» – «Ничаво. Не слишком вылянывайся. Половину – себе побереги, на всяк случай».
Везли их через Москву, стоял их эшелон в Замоскворечьи на запасном пути, и оттуда они видели Кремль. А за Тверью опять стояли – и минули их два быстрых одинаких поезда с красивыми синими вагонами. И смикитили все до последней тетери: «Царь поехал! Войска водить!»
И тут же вскоре привезли их в самый Питер. И от вокзала повели их, полторы тысячи молодцов-богатырей, по главной людной улице. Они пораззявили рты на такое чудное построище, а люди с боков – на них, и не мене дивились: «Боже, да где ж такие росли? Да сколько ж у нас ещё народу!»