Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1

Солженицын Александр Исаевич

А может быть: как знак их расхождения? Вот, как эти полотенки, раньше сходившиеся, теперь разбросаны до предела – так, мол, теперь и мы разошлись, сколько достать в разные стороны, и обручальные кольца наши разбросаны – и кончено?

И на миг махнуло как тёплым хвостиком.

Бродил безсмысленно, безпомощно по комнатам, так и не сняв шинели и шашки.

Одни, другие ножницы свёл.

Потом – опять развёл. Пусть как она оставила.

Нет, жутче: это скорее было похоже, что она тронулась умом. До такого, да ещё стоймя приставлять,

не додумаешься в здравомыслии.

Алина – помутилась в уме?

Боже, как сердце сжато! Как безысходно. Как – сделать ничего нельзя.

И так разрывающе её жаль! И это – он её довёл.

Нужно – догонять её, образумливать, успокаивать. Но – куда? Но где?

Хоть что-нибудь было бы от неё! Самое дурное, но – письмо!

Нич-чего.

Только тут сообразил: а Сусанна же есть! Да не у неё ли Алина?

Не заперев двери, побежал по лестнице к телефону.

Но одумался: ещё нет восьми утра, невозможно тревожить так рано. По крайней мере – с половины девятого.

Вернулся. Разделся.

Ходил потерянный.

Квартира – как пустыня. И такой мрак.

Неужели тронулась разумом?

Как всё ноет и болит внутри. О, лучше б она была здесь!

Ничего не мог – себя, для себя, найти, найтись.

В половине девятого тоже подумал, что ещё рано.

С безчетверти.

А когда пошёл телефонировать без четверти – ответили: Сусанна Иосифовна ушла, будет дома часам к четырём.

Упустил!

И теперь целый день – безвестности, непонимания, тоски…

72

В канцелярии Волынского батальона.

Да, Воронцов-Вельяминов ещё недавно был студентом университета – но ещё недавней он кончил сокращённые курсы при Пажеском корпусе и получил офицерское звание. Да, он прекрасно слышал зов общества – но он же был и офицер воюющей России. Сердце его эти дни разрывалось – но и нельзя ж допускать бунт в столице, да во время войны! Между собой молодые офицеры бранили чучело Хабалова: тряпка, допустил в городе хаос. Но вот и тронуло армию: вчера – павловцы, сегодня, сейчас, в коридоре – стояли они с Лашкевичем перед бунтарским строем. И Вельяминов догадался – и благовидно отпросясь – и через две ступеньки на третью – и по снежным кочкам бегом – ворвался в батальонную канцелярию – и мимо всех уставов требовал видеть полковника Висковского – бунт в батальоне!! Учебная команда отказывается подчиняться!

Ну – так ли? Ну, может ли быть? Ну, пока доложили.

И совсем-совсем не сразу вышел рыхлый, белотелый полковник Висковский, из тех, кто, и долгую службу пройдя, как-то минует испытания железом, а лишь удобно возвышается в чинах. Прежде – в прелестной Варшаве, теперь в Петрограде.

Ну, так ли? Эти нетерпеливые молодые люди не знают, что первые офицерские качества – осмотрительность и хладнокровие. Как это может быть, чтобы солдаты гвардейского полка – и отказались подчиняться? Это – событие невозможное.

Но это – так! Но минуты текли! Но капитан Лашкевич там стоял пружинно перед строем – и тем более ничего придумать не мог! Помощь, помощь нужна скорей, туда!

А полковник погрузился в размышление: какая же служебная неприятность.

И прапорщик осмелился ещё что-то выпыхнуть, не слыша своих слов. И полковник всё-таки подвинулся.

К телефону. Просил соединить с градоначальством.

Что за чушь? Под рукою целый батальон, зачем градоначальство?!

– Это полковник Висковский, командир лейб-гвардии Волынского запасного…

(Это же всё протолкнуть надо!)

– …Могу ли я попросить генерала Хабалова?

А тот, оказывается, ещё не приезжал с квартиры. А что случилось?

И как ответить? И можно ли так верить прапорщику?

– А тут… вот… – тянул полковник, – я должен направить учебную команду в наряд по улицам, а она…

Тут послышались близкие выстрелы, пачкой.

Вбежал прапорщик Колоколов – и сорванно, дико:

– Господин полковник! Капитан Лашкевич убит! Команда взбунтовалась!

И полковник – оцепенел. Теперь – несомненно что-то случилось. Но как это повторить в телефон начальству? Ах, какое расстройство.

И оттуда, из штаба Округа, ему не находились, что сказать. Ведь генерала Хабалова ещё нет. А такие события в воинских частях не предусмотрены.

Тут вбегали ещё офицеры, молодые прапорщики, потом и постарше… Взбунтованная рота выходит во двор!.. Во дворе – сумятица, безпорядочное движение! Стреляют, трубят! …Все с оружием, но никуда не выходят, не строятся. Сами явно озадачены, плана нет… Проходящих офицеров не трогают… Труп капитана Лашкевича лежит…

И все стояли перед полковником, не ослабляя ног.

А он пребывал в размышлении. Впрочем, и остальные офицеры были в этом запасном батальоне как чужие: или только назначенные, несколько дней-недель, или только долечивались и тяготились, как бы уехать скорее в действующий полк. Не здесь были их места, не было у них привычных верных унтеров, и солдаты не известны по фамилиям – как не своя часть.

А полковник Висковский цепенел. Никого не послал ко взбунтовавшимся, уговорить их. И никого не послал за поддержкой.

Он – коснел. Увидел капитана Машкина 1-го и позвал его в кабинет, совещаться.

Офицеры нервно разговаривали и, при писарях, расхаживали, курили. Лихой Цуриков сам бы кинулся во двор – но нельзя без приказа. Штабс-капитан Машкин 2-й уклонялся осуждать солдат: вот довели Россию, довели и солдат. Ткачура сжимал кулаки: у него на глазах всё произошло, и самого могли подбить.

А из кабинета не выходили. И тут офицеры – начали возмущаться дерзко. Некоторые прапорщики и всего-то на военной службе были по шесть месяцев, но и те понимали, что…

Тут вбежал прапорщик Люба – но в каком виде! – уже переодетый в штатское. А иначе, мол, рискованно было пройти. Ловкач! Быстро! Так это что – и нам предстоит? Чудовищно!