Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 1
Шрифт:
Вчера Протопопов это забыл, но сейчас у ванны вдруг вспомнил, и так ему ясно открылась правильность мысли: наши все дома им известны! А уж дом-то министра внутренних дел, Фонтанка 16, кому не известен! Тут, у подъезда, бывало, дежурили в пролётках террористы с бомбами, выслеживали министров – и удачно. И это – при полной силе власти, – а при теперешней неустойчивости?
И так заволновался, что уже не мог вступить в ванну и спокойно нежиться в ней. Так заволновался, что уже и удивлялся: вот лежал в постели спокойно, вот спал все эти ночи безпорядков. Конечно, есть охрана,
Дрожно было представить своё тело, схваченное разъярённой толпой.
А уж его-то ненавидят! Уж его-то! Уж ему-то и нельзя оставаться дома!
Почувствовал Протопопов, что сегодня он и при благоприятственных обстоятельствах ночевать дома не останется.
Так начал он день – не выспавшись, немытый и натощак. Оделся и пошёл в кабинет. Не мог собраться с мыслями: что нужно делать? Никакие рядовые будничные дела не принимались. Вчера – павловцы, сегодня – волынцы? Вот уж чего никак нельзя было ожидать – военного неповиновения! Никаких таких сведений не поступало – да и откуда бы? отменил Государь политическое осведомление в армии. Случайно кто-нибудь, чей-нибудь знакомый, попавший в армию, пришлёт письмо, вот и все сведения.
День начался – и обречён был министр внутренних дел не работать, не управлять, а – узнавать новости. И не от ответственных государственных лиц, но от дежурных секретарей, от офицеров для поручений, от курьеров, кто где сам только что был и видел или от других слышал. И потом самому звонить: в Департамент полиции, в Охранное отделение.
Везде были в ужасе, и никто этого не мог ожидать. На сторону восставших переходила одна воинская часть за другой, захватывалась одна улица за другой, вот уже и Арсенал, и разбирают оружие!
Да ведь был же какой-то план подавления, почему же военные не подавляют?
И совсем же рядом, по всей Литейной части, бродили восставшие солдаты! – и в любую минуту толпа могла прийти громить дом министра внутренних дел, это же естественная первая мысль для бунтовщиков!
Не то что ночевать – нельзя было и днём оставаться здесь долее ни часа, он должен был уходить, бежать – но куда?
Было очень заманчиво и надёжно – к Воскобойниковой, но неудобно именно потому, что – Царское Село, и государыня чего-то же ждёт от него. А – чего? а что он может?
Его долг перед царской семьёй и перед собой – вот что скрыть: главные бумаги. Черновики писем к Государю. К государыне. Письма Вырубовой к нему. От Воейкова. (Он уже собирал, он уже совал поспешно, как попало, в большую папку.) Да, и вот эти фотографии, сделанные тогда для царской семьи: как ловят тело Распутина из реки и фотографии с мёртвого. Это был из высших моментов деятельности Протопопова! Но этого – не надо оставлять, это – компрометация.
А сохранить вот как. Он призвал своего доверенного, Павла Савельева, бывшего семёновца, потом жандарма, исключительно твёрдого и молчаливого человека. Тайные поручения, с кем неудобно встретиться, да многие конфиденциальные дела никогда не выдавал.
И Протопопов позвал его. Запер кабинет. Очень было тревожно. Передавал ему папку, объяснял: всё сохранить надёжно, у себя дома.
Посмотрел в его честное твёрдое лицо. Не выдаст.
Отпустил.
Отпер несгораемый шкаф. Там лежал военный шифр, пусть лежит, ещё кое-что, да, и 50 тысяч рублей простым свёртком в газетной бумаге. Эти деньги совсем недавно сунул ему граф Татищев за то, что Протопопов дал на сутки посмотреть тайные бумаги – обвинения против Хвостова-племянника. Эти 50 тысяч потом предназначила государыня на обезпечение семьи Распутина. Отдать Савельеву? Уже ушёл. Да не вводить людей в искушение, пусть остаются здесь.
Шкаф – запер, ключ положил в письменный стол, теперь запер и стол. А этот ключ – уже взять с собой.
И всё.
И всё? Ещё не завтракал. А и не хочется, глотка сухая, всё горит внутри, руки дрожат. Куда бы уйти скорей? Ведь каждую минуту могут ворваться. А при том клокотаньи несправедливой ненависти, которую он почему-то возбудил во всём обществе, – именно ему и опаснее всех попадать в руки мятежа!
Перешёл в квартиру. Жена усадила завтракать. Еле-еле глотал. Объяснил ей, что оставаться ему далее нельзя.
Но – куда уйти? И под каким предлогом покинуть министерство?
Тут вызвали к телефону. Взял трубку.
Градоначальник Балк. Говорил резко, как швырялся фразами. Сообщал, что бунт безпрепятственно быстро разрастается, захватил уже и Выборгскую сторону, мятежниками захвачен Финляндский вокзал. Что против волнений держится единственный отряд полковника Кутепова, но поздно уже возлагать на него надежды. Что к вечеру может наступить в столице полная анархия.
Боже, какой ужас! Бездонно падало сердце Александра Дмитрича. Он не понимал, чт'o он может ответить Балку, и зачем они его мучают и спрашивают, ведь вся власть передана военным.
– А-а… что нужно предпринять по-вашему? – осведомился он.
Вместо своих прямых дел градоначальник посунулся: что надо предупредить Государя о происходящем и надо послать надёжную конную полицию в Царское Село для охраны семьи.
Советы эти были безцеремонны. И послать конную полицию – значит обнажить столицу, они просто хотели уклониться от боя. В Царском Селе – много войск, там охрана достаточная. А сообщать Государю о военных событиях – прямая обязанность властей военных. Да даже он уверен, что они уже вызвали себе войска на помощь. Так уверен, что сказал:
– К вечеру подойдут с фронта свежие войска. Продержитесь ли вы до вечера?
Градоначальник обещал.
– И да хранит вас Господь Бог, я рад, что вы спокойны!
И отделался от трубки.
Докладывать Государю? – было нечего в такой неясной обстановке, и немыслимо взваливать на себя первый груз этих мрачных известий, а может быть ещё и исправится. Не далее как минувшей ночью он уже послал телеграмму Государю – и теперь надо было подождать хотя бы до вечера.
Почему он сказал, что свежие войска подойдут к вечеру? Он сам не знал. Просто – этого быть не могло иначе! Он – хотел в это верить.