Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Непостижимей всего была быстрота идущих событий, за которой не могли поспеть ни поступки, ни планы, ни замыслы. Ещё два дня назад они обдумывали, как подталкивать, – куда-а! Пока что-нибудь задумывалось и начинало делаться – а уже оно становилось опозданным и безсмысленным.
И постоянная смена настроения, от последнего известия: то радость, то тревога, то надежда, то безпокойство.
Утром пришла телеграмма от коменданта ревельской крепости о волнениях в городе и что комендант опасается грозных осложнений, если он не объявит демонстрантам категорически: на чьей стороне он с гарнизоном.
Непенин уже
И тут же просил у Родзянки помощи: послать и в Ревель думских депутатов, чтоб они успокаивали население.
Утром же опять было собрание флагманов, и Непенин передавал им новости, – ужасные новости из Кронштадта, но и утешительное вмешательство Гучкова: посылаются туда депутаты Думы, один из них примет комендантство, да Кронштадт уже как будто начинает успокаиваться. Даже уверен адмирал, что порядок уже водворён.
Но если и водворён, – то совершенно невместимо, что анархия вспыхивала, это ясно тут всем! Говорят, убито 60 офицеров! Что ж это делается? – бьют подряд всех нас! какие тёмные силы взвихрены! Это – конец флота!
Но Непенин владеет и лицом, и твёрдым голосом, и положением. Не надо истерики, без эксцессов не бывает революций. Это всё произошло от закупорки корабельной, где любой дикий слух и призыв может всё взорвать. Но при широком безстрашном разъяснении событий, при открытом объявлении обо всём происходящем – ничего подобного не произойдёт больше.
А если вспыхнет и в Гельсингфорсе? Не следует ли нам сменить линию? Может быть, мы делаем хуже? Может быть, надо…
Косные флотские кости! Реакционная затянутость и застылость! Непенин дышал уже другим воздухом – свободы. Но сохраняя свободолюбие в общем мировоззрении, он в эти дни как бы ожесточился в характере, разговаривал с флагманами ироническим тоном и не допуская обсуждения:
– Мы не должны вмешиваться во внутренние государственные дела. Надо признать, что действия Государственной Думы – патриотичны. И если обстоятельства потребуют, я открыто заявлю, что признаю её Комитет. И всем вам прикажу то же. Я… – чуть задержался, но не в колебании, а в поиске веса, – буду отвечать один. Я буду отвечать головой, но я решил твёрдо. Обсуждения этого вопроса здесь – не допускаю! Готов выслушать ваши мнения – но по отдельности, для чего пожалуйте ко мне в каюту.
Капитан 1-го ранга Гадд, командир «Андрея Первозванного», имел убитый вид. Контр-адмирал Небольсин успел вставить:
– Но наши матросы совсем не так простодушны: много полуобразованных, это опасный элемент. И много рабочих.
Прочие флагманы и начальники сохраняли вид сосредоточенный, мрачный, замкнутый.
Само собою распорядился Непенин дать командам очередное подробное объявление о событиях. Только полная откровенность может поддержать прочное положение офицерства.
После совещания к нему пришли и всё остальное время у него провели декабристы. Перебирали, кто из званных на совещание – в безнадёжной консервативной позиции, как Гадд. Много их. Но мы пересилим! Перебирали весь ворох режущих новостей, которые продолжали сыпаться по телеграфным проводам. Очень тяжёлое впечатление произвёл манифест ЦК социал-демократической партии (так называемых большевиков) с воззванием кончать войну, делить землю и устанавливать демократическую республику. Оставшись среди близких, адмирал помягчел, высказывался более открыто. Перед тем на совещании на заданный ему вопрос – не заключается ли в действиях Думского Комитета уже определённое предрешение образа правления, – Непенин с той же давящей тяжестью голоса уверенно ответил, что – нет. Теперь же, между своими, и он, и все признавали, что конечно уже зашатался столп династии, если не рухается в эти самые часы.
И сердце сжималось снова и радостью и тревогой. Какая острая новизна! Какие неизведанные просторы!
А как теперь надо было им понимать свою присягу? Ведь её категоричность, однозначность не допускали вдруг перехода на сторону Думского Комитета?
Но и нельзя формальные мёртвые слова присяги ставить выше интересов Родины!
Черкасский, Ренгартен восхищались твёрдостью Командующего флотом. Один раз переступив, что не призн'aет своего смещения царём, он не проявлял движения отступить, но скорее смело шагнуть вперёд: не пора ли сместить и самого царя?
312
Члены Исполнительного Комитета хотя и собирались в своей комнате, но никто не ощущал сил не то что на окончание переговоров с цензовиками, но даже на простое совещание между своими. Утерян был ночной горячечный разгон, а теперь, приглушённые, они вяло двигались, сидели вразброс на стульях, кто брал телефонную трубку, пытался на что-то ответить.
Что только всех подживило и вернуло свободу языков – это скандал в «Известиях»: собственная газета Совета писала совсем не то, что вчера решил Исполнительный Комитет! – и уже полмиллиона её разошлось по всему городу, нельзя было остановить. Сплотившееся вчера левое большинство ИК постановило и провело, 13:7, что в буржуазном цензовом правительстве революционная демократия участвовать не будет! Но это нигде ещё не было опубликовано, это перетрясывалось в торгах с Милюковым – а тем временем коварное соглашательское меньшинство в хитрой ловкой статье меньшевика Базарова понесло на весь Петроград и всю Россию прямо противоположное: что демократия должна вступать в буржуазное правительство. Это просто возмутительный и безобразный факт! – не взяли голосованием, так берут подсовкой. Как же смеет редакция печатать актуальнейшую статью, не спрося позиции Исполнительного Комитета!?
Одни были возмущены Базаровым, Бончем и Гольденбергом, другие смущены, третьи уклонялись от подозрений, четвёртые открыто насмехались над большинством. Гиммер мучительно переживал эту неудачу: он был как бы лично и публично посрамлён!
Были в «Известиях» и другие неожиданности для некоторых членов ИК: например «Приказ № 1» не все вчера видели. А сообщение о революции в Берлине?! Да тут бы просто захлебнуться, сердце бы выскочило, но уже звонил Бонч из редакции, что это – досадная опечатка.
Заседать – никакой физической возможности не было. Да со вчерашнего дня в самом ИК числился ещё десяток этих непрошеных солдат – и вот они с утра явились, не забыли, ожидая своего участия, сидели чужеродными пнями, – и как при них обсуждать, как с ними работать, как сформируется большинство? Чудовищно! Да уже скоро – в час дня или там с опозданием, должен был возобновиться тут же, за дверью, галдёж всего громоздкого Совета: если вчера в нём уже числилось под полтысячи депутатов, то сегодня можно ожидать и тысячу. И куда их впихивать?