Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4
Шрифт:
И-и-и-их, как подхватились! – забыли про те ротные комитеты, а уж и присягу вовсе, да как завыли со всех сторон:
– Рабочих, мать их перемать!
– Пускай, как мы, работают сутками, не переодёмшись!
– А нет – так заставим! Со штыками – да на завод. Штыком его к станку, да пусть снаряды точит, чёрт ленивый!..
571
Генерал Корнилов не имел привычки читать газеты, и теперешние революционные тоже, – но сегодня поднесли ему в штабе. И он похолодел как серый камень. Какой-то полковник
Вот наглецы! У них не стало полиции, так не знают на ком повиснуть. Чёрта лысого вы от меня дождётесь! Пусть сами те умники и арестовывают, кем хотят.
Спросить бы – что же смотрит военный министр? почему у него распоряжаются какие-то полковники из Таврического? И почему он до сих пор не разогнал «военную комиссию» – что она болтается как шест в проруби! Но и военный министр, три дня назад уезжая на фронт, собрал совещание – и что ж опять внушал? Чтобы штаб Округа разрабатывал и дальше: как изолировать царя и царицу от свиты, кого из свиты взять в Петропавловскую крепость, каких служителей арестовать в царскосельскую тюрьму. Вот-вот создаётся какая-то особая следственная комиссия – разбирать дела свиты, царской охраны, прислуги.
Чёрт бы чем ты занимался! – а при чём тут штаб Округа? Ещё и так стоял в груди колом непроглоченным – арест царицы…
А – зачем Гучков поехал на фронт? Фронты – не в ведении военного министра, и нечего ему там делать. И чем такой объезд поможет при его штатской компетенции? А вот тыловые гарнизоны – как раз министру и подчинены. И он бы лучше задумался: каким способом вывести из Петрограда на фронт приблудные пулемётные полки, два пулемётных полка на всю русскую армию, вся огневая густота её, – и оба празднуют тут революцию!
Во всём этом бардаке, условно называемом петроградским гарнизоном, безукоризненно по-прежнему отдают честь одни юнкера.
Корнилов не был аристократом. Но от такой демократии тошно ему пришлось, вот влип так влип. Нахлобучили его сверху на этот подстрёканный гарнизон, как сажают матрёшку на чайник.
От такой демократии толпилось в штабе Округа множество офицеров: получали пропуска на отъезд в Действующую армию! Вот порядки, офицер не может уехать из Петрограда вольно, превратили город в тюрьму для офицеров!
Демократия захлестнула за пределы, где мрачился разум: в самом Главном штабе, в другом крыле того же подковного здания, где и штаб Округа, писари собрались между собой, создали комитет и постановили: отрешить от должности генерала Занкевича и ещё других генералов, гонителей писарей (кто гонял их в работе и урезывал наградные к праздникам). И кажется, генералов этих министр увольнял. А офицеры Главного штаба вынужденно создали свой комитет – и слали писарям мотивированные ответы на их запросы.
Вот только этого одного теперь не хватает Корнилову: чтоб и в его штабе писари создали комитет, а он? – а что ж? – придётся призывать писарей к дружеской товарищеской работе…
Но службу – не выбирают, а куда назначат. Старое – рухнуло безповоротно, и значит, надо поддерживать Временное правительство.
Но – как его поддерживать, если оно само себя не поддерживает? Как строить армию, захлёстнутую болтовнёй? В несколько батальонов – в Волынский, Сапёрный – Корнилов ездил сам, надеясь подтянуть своим явлением и присутствием. Был – строй, полковой марш, несколько горячих речей и обещаний приступить к занятиям. Но уезжал Командующий, и всё оставалось по-старому, и занятий никаких. В несколько батальонов вызвались съездить генерал Нокс и другие английские офицеры, не меньше Корнилова обезпокоенные тем, что творится в гарнизоне. Повсюду встречали их рьяно (лестно, англичане!), везде гости говорили комплименты (в Семёновском уверял Нокс, что просто мечтал бы командовать такой частью), – и повсюду же англичане толковали, что и в английской и во французской армии ограничения солдата гораздо строже, чем хотят устроить в русской. Эти нотации солдаты пропускали меж ушей и кричали «ура» гостям.
Посетил Корнилова знакомый его капитан Нелидов, теперь охромевший, просил приехать к ним в Московский батальон, – и Корнилов ездил вчера. Что он там увидел – было неописуемо. Батальон встретил его на плацу не строем, но толпой – ужасное зрелище, не приведи никакому генералу так попасть. И на приветствие Командующего отвечали из этой толпы лишь местами и вяло-нерешительно. Нельзя поверить, что две недели назад это была армия. Сейчас – стадо. И не представить, сколько же сил теперь нужно, чтобы вогнать это стадо снова в строй.
А между тем – толклись к Корнилову корреспонденты газет, получать новые интервью для публики: что именно думает и хочет сказать Командующий по поводу славного революционного петроградского гарнизона?
И что же? – врать, делать счастливую мину? Разозлясь, переступил оглядку на Совет депутатов и сказал «Речи»:
– Выборное начало в армии – нежизненно. Оно не может содействовать силе армии, а скорей породит рознь. На фронте надо не рассуждать, а делать.
А ещё же вливался в служебный день Командующего поток приветствий от многих частей со всей тыловой России, от гарнизонов далёких городов и городишек, и все они выражали восторг от революции, благополучие своего состояния (можно вообразить), – то от конного полка из Харбина, то от гарнизона Вологды, а и штатские не ленились слать почему-то Командующему – из Томска какой-то Нахалович, председатель правления печатников, из Липецка какой-то Трунцевский, ото всех городских организаций.
Сегодня, в воскресный день, только и подошёл Корнилов к этому столу, где навалены были приветствия, перебирал и удивлялся.
И вдруг ещё больше удивился, услышав отчётливо через окна – маршевую музыку.
Да кажется, волынский марш.
Подошёл к окну – да: на Дворцовую площадь, в бледном солнце, нехолодно, с Невского заворачивала колонна в безкозырках. И со многими красными знамёнами, плакатами на двух палках – и вытягивалась вдоль Зимнего.
Что это? Ещё одна особенность нынешнего гарнизонного положения: не Командующий назначал части явиться – а сама часть решала, когда б ей явиться к Командующему.
Прибежали адъютанты, объяснили: Волынский батальон, отстаивая своё право считаться в революции зачинателем, ходил в Государственную Думу, а оттуда пришёл представиться Командующему.
И что же оставалось Командующему? Надо идти и приветствовать.
Да, с этим первенством. У волынцев три дня назад ему говорили, что есть же самые первые, кто начали всю революцию, только спор идёт, кто именно: говорили – старший унтер Кирпичников, другие – будто прапорщик Астахов, третьи – ещё кто-то. А так как весь выход воспитания гарнизона оставался – льстить и хвалить, так может первого-то был смысл – отметить?