Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2. Том 10
Шрифт:
А в самом правительстве Владимир Львов так просто сиял: да он от самого начала революции был сторонник, чтобы советские входили в правительство! Без них нам никогда не управиться. А Керенский, Некрасов, Терещенко дружной тройкой рвали к этому же – и отдельными совещаниями с князем Львовым увлекли его. Да какие же разумные возражения можно было противопоставить? Вслед за ними и все присоединялись, кроме Милюкова и Гучкова. (Была и облегчительная надежда, что при крупных перестройках кабинета они двое перестанут отягощать собою правительство.) Терещенко, опережая события, уже пригласил советских в свою комиссию по финансовым реформам. И он, и Некрасов всё время встречались частно с представителями ИК и обещали, что будет хорошо.
Но в понедельник, 24-го поздно вечером, на первой Контактной комиссии после кризиса, когда заговорили об этом прямо, Церетели с неизменной своей прямотой ответил:
А какая вам польза, если мы войдём? Мы из каждого спорного вопроса будем делать ультиматум, а не уступите – будем с шумом выходить. Так лучше не входить.
И убедительно.
Снова и снова совещались сегодня растерянные министры: что же делать?
Милюков сидел каменный, а торжествующий. Гучкова не было, как обычно.
Но его идея, что пришло время обратиться к стране о том, что давит сердце, – привилась. И последние дни на заседания правительства стал приходить Кокошкин. Из министров решительно некому было писать такое Обращение: все заняты, и не каждый владеет пером. Поручили Кокошкину. Но когда он принёс и прочёл свой первый проект, – министры, кроме безжалостного Милюкова, единодушно ахнули: это была правда, да, та самая, что они чувствовали, но невозможно бы это опубликовать: это был бы прямой обвинительный акт против Совета, и тогда конец всему! – Совета нам не опрокинуть.
Стали править. Три заседания правили (сегодня – третье), а в промежутке правил сам Кокошкин, а Керенский советовался со своими эсерами – и так постепенно Обращение стало принимать благообразный вид.
Теперь против него возражал Милюков: что появился извинительный тон; что, признавая свои провалы, правительство дискредитирует само себя. Но никто его не поддержал, кроме Мануйлова. Да все министры – уже устали безконечно, от одного недосыпа, у всех были почерневшие, состарившиеся лица.
Да весь смысл Обращения – отнюдь не стукнуть дверью, но при всей стране громко призвать Совет разделить ответственность за управление.
А если Совет всё же отшатнётся?
Ну вот тогда… тогда мы станем независимы?..
Увы, в свою независимость они уже не могли поверить.
Начиналось Обращение всё от той же печки, как
могучим порывом народной воли был низвергнут старый порядок… Члены правительства не поколебались взять на свои плечи тяжёлое бремя в твёрдой уверенности, что единодушная поддержка народа…
И вот, несмотря на краткость прошедших месяцев, народ уже имеет возможность судить, как правительство выполняло обязательства.
Напряжённая деятельность, посвящённая текущим неотложным нуждам. Амнистия. Отмена смертной казни. Национальное и вероисповедное равенство. Свобода собраний и союзов. Местное самоуправление (пока в будущем). И подробнее – о законоположениях изданных. И предполагаемых. Учредительное Собрание, правда, ещё не созвано, но
установлен план работ по составлению положения о выборах,
а для того Особое совещание, из самых авторитетных представителей, которое скоро приступит к работе. Дело в том, что Российское Учредительное Собрание должно быть избрано по наилучшему из мыслимых в Европе избирательных законов. (Но составление самой комиссии не удавалось уже второй месяц: Совет рабочих депутатов требовал себе мест больше, чем ему предложено, нет баланса и по национальностям. Так что вряд ли комиссия соберётся раньше середины мая.) Зато уж в армии
демократические реформы, далеко опережающие всё, что сделано в этом направлении в наиболее свободных странах мира.
Конечно, армия испытала потрясение. Теперь восстанавливается её организация. Зато – за чинами армии вся полнота гражданских и политических прав. И –
воинская дисциплина на началах, соответствующих духу свободного демократического строя.
И создан Главный земельный комитет. И – полнейшая автономия Финляндии. И будущая независимость Польши.
Кажется, в списке ничего не проронили. (Упомянули и хлебные карточки, но более высоким языком.) Список был долог и почётен. Однако тут и начиналась самая трудная часть Обращения. При такой успешной программе, как бы это выразиться? –
Временное правительство не может скрыть от населения тех затруднений и препятствий, которые оно встречает… Оно не считает также возможным умалчивать, что в последнее время затруднения растут и вызывают тревожное опасение за будущее.
Вот, с этого места и начиналась мечевая рубка, внесенная слабеньким худоплечим Кокошкиным. Вот её-то и устранили. А вместо этого – скромное напоминание о своём благородстве: что
Временное правительство в основу государственного управления полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе. Ни одной капли народной крови не пролито по его вине…
Вот только так осторожно намекнуть, что стреляли не мы. И снята нападательная часть на ленинцев, а как же это роково так всё сломилось?
Домогательства отдельных групп и слоев грозят разрушить гражданскую дисциплину… насильственные акты, сеющие вражду к новому строю…
И пожаловаться хочется – и никак нельзя. Но скажем: всё это
угрожает привести страну к распаду внутри и к поражению на фронте.
Не переродиться и для этих строк, уж какие удались: