Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Шрифт:
В Никольской слободе Астраханской губернии солдаты схватили уже прежде смещённого ими подполковника Витковского, избили, разбили голову и посадили под стражу. После этого большая толпа солдат потребовала выдать ей из-под стражи бывшего пристава Попова для перевода в худшее место. Получили его, привязали за ноги верёвкой и потащили через базарную площадь. Искали на расправу также прапорщика и полкового врача. Раздались крики, что надо арестовать и председателя Исполнительного комитета, и члена его, частного поверенного. Но тут солдат позвали на обед – и самосуды кончились.
В Курске полиция прежде обходилась городу в 20 тыс.
Даже крупная культурная Рига наводнена самозванцами: все действуют от каких-то будто бы общественных организаций, производят «сборы» денег, вещей, обыски в домах – и с угрозами отказываются предъявлять документы.
Порядки в екатеринбургской тюрьме. Привратник не вооружён. Камеры не запираются. Арестанты из окон ведут разговоры с прохожими. Завели себе перочинные и сапожные ножи, открыто играют в карты. Празднуют свадьбу со спиртными напитками. Следователя сопровождают криками и бранью.
А то – бунт, захватили винтовки, убили надзирателя. Их требование: «отменить стеснительные меры, унижающие достоинство». Приехавшие начальник милиции и уездный комиссар взывают к их «революционной совести». Арестанты в ответ им хохочут и высмеивают на тюремном жаргоне.
В ташкентской газете была набрана статья с резкими нападками на председателя совета рабочих депутатов. Он распорядился разбросать набор. Номер вышел с белым пятном, озаглавленным: «Свобода печати».
На минералводских курортах ещё с весны – небывалое стечение публики, возникла жилищная нехватка. Местные ещё вполне спокойны, неспокойны только петербургские, пережившие революцию. Они приезжают с семьями, среди них всё чаще – известные лица. Собираются группами, обсуждают политические события: «Когда же это кончится?»
В Хвалынске Саратовской губернии появилось пятеро солдат, объявили себя уполномоченными петроградского Совета рабочих депутатов. В воскресенье 23 апреля они арестовали председателя уездной земской управы Баумана, прогрессивного деятеля, привели его на митинг, где толпа, подожжённая ими же, кричала: «Убить его!» Под конвоем его отправили в арестантское помещение, по пути толкали, били по голове, плевали в него.
На другой день так же арестовали, издевались и водили по городу, но ещё и с барабанным боем, – городского голову Клюхина, тоже прогрессиста, члена управы Белякова и гласного Платонова. Обыватели плакали, что полиция упразднена.
Хотели арестовать и воинского начальника – но не допустили стоящие в Хвалынске солдаты.
26 апреля в Екатеринбурге остановился на днёвку проходящий на фронт эшелон с тысячей солдат-сибиряков. Сперва они строем с красным знаменем пошли на Верхне-Исетскую площадь. Потом стали расходиться по городу, везде сбивая магазинные вывески с гербами. В зале городской думы выдирали царские портреты из рам, заодно и портреты городских голов. Чугунный бюст Александра II выбросили на улицу, там разбили о мостовую в осколки. Служащие городской управы разбежались. На плотине
В Троицке (челябинском) в день празднования 1 мая толпа разгромила винный склад на 40 тыс. вёдер, и перепилась. Безпорядки длились 3 дня, умерло от перепоя 150 человек.
В Саратове ещё в начале апреля, при начавшейся погоне за спиртным, войска несколько суток разбивали, разливали и спускали в канализацию пиво из бочек, десятки тысяч вёдер.
Но 25 апреля после митинга с революционными лозунгами толпа с участием солдат и под руководством освобождённых уголовников двинулась грабить винные склады, гастрономические магазины, затем и лавки. На улицах появилось много пьяных. Караулы, посылаемые на охрану, напивались вслед за громилами. В одном складе пиво стало затоплять подвал – солдаты пили его пригоршнями. Там же почему-то хранились и бутылки с купоросным маслом, некоторые хватали бутылки, вливали жидкость в рот, обжигались, отравлялись.
26 апреля погром продолжался. Из уничтожаемого склада при гостинице «Россия» разлитое красное вино текло на улицу. Солдаты и босяки припадали к винным лужам и пили. Пожарные перекачивали вино из бочек в канализационные люки. Из Саратова пьяное движение перебросилось в слободу Покровскую.
Только на третий день погром был остановлен, до винокуренных заводов не допустила охрана.
Через неделю такое же повторилось и в Самаре, с убытком на миллион рублей.
В имение Шереметьевой, 7 вёрст от Мценска, ворвалась расквартированная рядом рота, начала обыск (владелицы не было дома, она – в воронежском имении). Не нашли ничего, кроме старинного оружия, но стали громить винный погреб. Вся рота перепилась, и во главе её два прапорщика тоже напились до безчувствия. Пьяные солдаты пошли сообщать в бараки полка, что ещё много осталось вина. А во Мценске расквартировано два запасных полка, они хлынули за вином с котелками, чайниками, вёдрами – офицеры не могли их остановить.
Это было 26 апреля. В имении перебывало 20 тысяч солдат, допивали вино и грабили. К ним присоединялись толпы соседних крестьян. Солдаты, посланные на подавление, тоже присоединялись к громилам. В дальнейших поисках толпы разделились и пошли громить винокуренные заводы Селезнёва (3 версты от города). Там часть спирта успели выпустить до их прихода, остальной захватила пятитысячная толпа, пила, набирала в посуду, уносила с собой. В конце разгрома имение Селезнёва и завод подожгли.
Жители Мценска – в страхе: близ города огромные зарева, по городу бродят пьяные солдаты с винтовками и кинжалами, поставленные патрули безсильны. В бараках валяются замертво пьяные, некоторые умирают от отравления. До рассвета на улицах пьяные крики и гармошки.