Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Шрифт:
Поговорить с Каменевым полезно: позондировать всю большевицкую почву. Попросил у него папироску (сам курил редко, не носил). Каменев – умный: с лёгкой усмешкой в прищуренных глазах, он-то понимает, что за эти годы не Троцкий сменил позицию, а Ленин стал троцкистом, только никогда не признается.
Каменев не лишён теоретической подготовки и вдумчивый журналист, но недостаток его: что, ухватив идеи Ленина, всегда истолковывает их в мирном смысле. До приезда Ленина он вёл партию более чем умеренно: всё опасался перейти границы демократической революции. Вот – зять, рядом, – но и его не увлечь в вихревое движение.
А все остальные у них – безпомощные. Если в новый ЦК опять выбраны такой грубый
Да и – нет же людей, вообще. Одни развеяны по Европе – где-то Иоффе? Рязанов? Луначарский? Да последние два и под большим сомнением. Революционный централизм – повелительный и требовательный принцип. К отдельным людям и даже целым группам вчерашних единомышленников он нередко принимает форму безжалостности. На двадцатилетнем революционном пути уже много их промелькнуло таких, кто шёл как будто рядом и был нужен, а потом – нет, обременителен, и даже вреден. (В частности, этот принцип верен и к родственникам: малейшая слабость к ним – измена революции.)
Оправдать такого рода личную безпощадность может только высшая революционная целеустремлённость, свободная от всего низменно-личного.
Вот, узнал: Раковский в Петрограде. Это подарок. Замечательный революционер. Болгарин по происхождению, румынский подданный, французский врач по образованию, русский по связям, социалист по деятельности – и ещё хватало энергии вести своё наследственное имение на берегу Чёрного моря. Очень сдружились с ним, когда Троцкий корреспондировал с Балкан. Все усилия применял, чтобы Румыния не выступила против Центральных держав. И наказан румынской тюрьмой, и освобождён русской революцией, – живой дух Интернационала!
Но – мало. Не то что партии – группы не создашь.
Хотя? – поехать, воспламенить Кронштадт? Уже и так зажжённый.
Нет, наплывает форштевнем корабля неизбежный: Ленин.
Какую линию взять к Ленину?
Трудно забыть все обиды на него. Звал: пустомелей, пустозвоном, фразёром, революционной балалайкой, полуобразованным болтуном, стряпчим по тёмным делишкам, подлейшим карьеристом, лакеем буржуазии, Иудушкой – всё в памяти горит, не забыть и не простить. И вот уже во время войны заявил, что Троцкий – такой же предатель, как Плеханов. И украл себе название «Правды». Из одной ревности не признавал теорию перманентной революции – а теперь молча перехватывает и её, только смахнув авторское название.
Настолько уже разошлись: два предвоенных года жили оба в Австрии – и не встречались. В 1914 Троцкий был в Цюрихе – не потому ли Ленин сразу поехал в Берн? Неизбежно встретились только на повозках, везущих в Циммервальд, – но и в Циммервальде Ленин пытался помешать Троцкому получить полный голос.
А самое острое столкновение было лет семь назад – когда случайно встретились на немецкой станции по пути на Копенгагенский конгресс Интернационала. (Голова Ленина была перевязана от острой зубной боли.) Ленин уже прослышал, что в немецком «Форвертсе» будет громовая статья Троцкого – и против меньшевиков, но особенно против большевиков и эксов (Троцкий этим ударом думал отсечь от партии крайности и сплотить середину), – прослышал, испугался и теперь настаивал: телеграфно задержать статью. А Троцкий – твёрдо отказался. Сразу же Ленин устроил общепартийное осуждение статьи – ещё и не читая её, и Зиновьев доказывал, что и читать не надо, чтоб осудить. (А Плеханов хотел потом устраивать над Троцким и формальный партийный суд, – вот так-то действовать между двух крыл.)
Да, у Ленина – бешеный организационный напор и кабанье упрямство. А культурное развитие – ведь совсем малое, не начитан. Лишён образности, яркости. Да поразительно необъёмен: как будто истолакивает весь сочный мир в сухую плоскость. А в решающие часы – да и трусоват. Ну как можно было так ничтожно не вмешаться в Пятый год? (А ревновал к Совету.) После Пятого года Троцкий ощутил себя ветераном, и уже не моложе на десяток лет, разница сгладилась.
А с другой стороны: Ленин сперва долго не щадил усилий привлечь Троцкого на свою сторону, верно говорил: с Мартовым вам не по пути, он «мягкий». (Из остроумных гипотез и предложений Мартова Ленин тоже черпал, сколько ему нужно, – а самого Мартова отшвырнул.) Это именно Троцкий отталкивался от Ленина, не хотел подчиниться.
А теперь, если оглядеться и вдуматься, так и переворот в «Искре», освободиться от Аксельрода и Засулич, – это было организационно необходимо: старики застряли в подготовительной эпохе. Они негодовали: как мог решиться на бунт недавний ученик? А Ленин в той ещё смутной обстановке, подминая под себя сегодняшний день, уже врезывался мыслью в завтрашний! Жестокий централизм! – это Ленин понял раньше всех. (Хотя и Троцкий уже тогда считал себя централистом – а всё ещё не понимал, какой напряжённый и повелительный централизм понадобится революционной партии, чтобы вести в бой миллионные массы против старого общества.) Да верно, верно Ленин понял ещё в 1903: руководящая осознающая партийная группа – конечно и может, и должна говорить от имени ещё незрелого класса, – потому что она всё равно выражает его объективные интересы. И когда он говорил: «Мы, ЦО за границей, идейно сильней, чем ЦК в России, и руководить должны мы», – тоже ведь правильно.
А разве он был неправ с эксами? Загадочно улыбался крикам на V съезде – и продолжал. Орлино. Конечно прав: партии нужны деньги, и просто ребяческая недоумица – не брать их у царского правительства или богачей. Демиург революционного процесса – всюду берёт как имеющий власть. (И зря, зря горячился Троцкий в «Форвертсе».)
Ленину понравилось, когда Засулич сказала, что у него – мёртвая хватка бульдога.
Что Ленин весь всегда только в организации, в размежевании, в обмежевании своих – долго казалось Троцкому скучно, даже отвратительно: где же яркая личность? личный успех? Как может в великом революционере жить педантичный нотариус?
А опять-таки верно: вот – у него послушная партия. А Троцкий – всё в одиночках.
И с какой великолепной уверенностью он проехал через Германию, заранее не считаясь ни с каким воем шавок. (И правильно! И Троцкий, если б из Швейцарии, – тоже бы должен так. Галифакс – как раз доказательство от обратного: вот так имей дело с союзниками.)
Да сейчас, в самый острый момент, – ведь сходство по всем пунктам. Прочёл тезисы, оглашённые Лениным, – согласен с каждым! И бросать войну любой ценой, и как можно быстрей. И отметать Временное правительство. И вся власть – Советам. И сама же перманентность революции: именно теперь и двигать её, не оглядываясь. И – брать власть! Классовая борьба, доведенная до конца, – это и есть борьба за государственную власть.
И парадоксально: сперва – вся партия взбунтовалась против тезисов Ленина. Никто не согласен был с ним отначала и слитно – так, как Троцкий.
И – как же им теперь не соединиться?
Упоительно тянет – соединиться. Зачем – конкуренция?
Нет, Ленина не миновать.
Но только не продешевиться! (Прислали на вокзал какого-то Фёдорова.) Не идти с протянутой рукой, а то подомнёт без остатка.
Сближение надо произвести достойными шагами.
Апрельские уличные схватки – уже были репетицией будущих боёв. Расщеплённость власти сегодня – предвещает неизбежность гражданской войны. Желанной войны! И надо быть готовыми к любому подвигу в ней. И к любой твёрдости.