Красное колесо. Узел I. Август Четырнадцатого
Шрифт:
Революционные правительства тем великодушней, чем мельче их программа. И наоборот: чем грандиозней у них задачи – тем обнажённей диктатура. И только так движется История. Марат потому и оклеветан, что чувствовал жестокую изнанку переворотов.
Революция – это смирительная рубашка на противящееся меньшинство.
И уже сегодня проступает её стальной натяг.
182
Ещё позавчера, на первом совещании с Главнокомандующими,
1. Отечество в опасности, и каждый должен отвратить её по крайнему разумению и силе, невзирая на все тяготы. Никаких просьб об отставке лиц высшего командного состава, возбуждаемых из желания уклониться от ответственности в эти минуты, – (уязвить и их, и Гучкова), – я поэтому не допущу.
2. Самовольно покинувшие ряды армии и флотских команд, дезертиры, – (швырнуть это слово! а то всё не решаются), – должны вернуться в установленный срок 15 мая.
3. Нарушившие этот приказ будут подвергнуты наказаниям по всей строгости закона.
Да! Это сложился содрогающий язык! Его и жаждет страна, Керенский знает. (Только царапает: а если к 15 мая не вернутся – тогда что? какая строгость закона? ведь её нет…)
Это – сразу написалось вчера, когда он ещё не вступил в полноту власти, но вот уже распоряжался в министерстве и вышвырнул гучковских помощников Новицкого и Филатьева.
Первые шаги! В них сразу виден будущий вождь и новый армейский порядок. Поставил правительству условие: имеет право производить рядовых в офицеры, не считаясь ни с какими формальностями. (И – как можно больше производить.) Первые назначения: полковники Якубович и Туманов из Генштаба (симпатичные, понимающие, расторопные) – помощниками военного министра. А третий был с ними Половцов – его сделаем Командующим Петроградским округом. А в помощники Половцову (придать партийное направление) – старого эсера Кузьмина, вожака Красноярской республики Пятого года, потом каторжанина.
Рано утром опубликовано новое правительство – с утра ринулся в довмин. Масса лиц, чинов министерства, генералитет, делегации от воинских частей, все поздравляют. И сразу назначил: нового начальника Управления Генерального штаба! нового начальника Главного штаба (и вообще прочистка штабов), – отныне всё меняется радикально! Мало того, ещё новинка: для скорейшего проведения в жизнь предуказаний министра создаётся «кабинет при военном министре», его начальник – полковник Барановский (шурин). Отныне все личные инициативы министра передаются в подлежащие главные управления – через начальника кабинета. Это будет мозг министерства (и одновременно – высвобождение мозга министра).
Итак – всё завертелось. Теперь можно принять и представителей печати. Обвёл их счастливым взором (они не спускали с него восторженных):
– Сейчас время – дела, а не слов. Не стану отговариваться, что я ещё не познакомился с министерством. Программу я имею, надеюсь её выполнить, но не сейчас её объявлять, а когда выступят
Отпустил корреспондентов – подносят проект наивного и сердечного воззвания, составленного фронтовыми делегатами (но грамотное перо уже подработало). А что? это тоже может пойти как Второй приказ министра:
«…Солдаты тыла! пополняйте наши редеющие ряды!.. Крестьяне, отцы и братья! дайте нам хлеба, а нашим лошадям овса и сена! Товарищи интеллигенты! несите свет знания в наши мрачные окопы!.. Граждане капиталисты! Будьте Миниными для своей родины, откройте свои сокровищницы и спешите нести свои деньги на нужды освобождённой России… Русские женщины! Гоните своим презрением всех уклоняющихся в тяжёлую годину…»
Отлично. «Прочесть во всех ротах, эскадронах, командах, кораблях. Подписал военный и морской министр».
Но не задержишься и в довмине – ждут Керенского на общестуденческом митинге в пользу займа, перед разъездом студентов в провинцию, обещал Терещенке быть. Молниеносным автомобилем – туда, в Институт путей сообщения. Неизбежные овации при входе. Терещенко заканчивает:
– …Мы не хотим, чтобы русский народ оказался недостоин революции. Мы не позволим, чтобы наша родина шла к унижению. Недостаток дисциплины заменить революционным воодушевлением…
Так! И на трибуне – обожаемый военно-морской министр (приехал старик Рубанович из Парижа, говорит: во Франции все вас называют «русским Дантоном»):
– Как военный министр говорю от имени Армии. Товарищи студенты и курсистки! После 1905 года я, при всеобщем утомлении, был в числе тех, кто требовал наступления на старый режим! Было много людей, более юных, чем я, но с более старыми сердцами. А теперь появилось много людей старше меня, но с юными головами, и они увлеклись воздушными замками и могут увлечь нашу родину в пропасть. Но – нельзя говорить всё, что вы думаете, а надо взвешивать каждое слово. Вспомним, как приняли на фронте наши слова о мире – что надо бросить оружие?.. Не забывайте о той глупой старухе, которая хотела стать морской царицей, а осталась у разбитого корыта. Не будет слов, какими нас заклеймить, если мы растратим на кутежи слов – достояние, оставленное нам предками. Перелом в русской революции отныне совершился. И мы пойдём к новой цели железными батальонами, скованными дисциплиной! Я зову вас к вере, без которой мёртв разум. Я – ближе к молодёжи и не оставил ваших рядов. Не верить в вас – значит не верить в Россию…
И сразу – на съезд крестьянских советов – и проникновенную речь к этим простым сердцам. И сразу – на митинг, созванный черноморской делегацией, этими замечательными патриотами. Овация при входе.
– …Отныне Армия и Флот обязаны выполнить свой долг! Я взял на свои плечи непосильную задачу, высокую честь… Хотя я никогда не носил военного мундира, но я привык к железной дисциплине: у нас, в революционных партиях, были свои офицеры и солдаты…
Шаг по сухопутью – но и шаг во флот. Завтра же – в Адмиралтейство. Ну, конечно, овации, букет красных роз. (А между прочим, фешенебельно было бы занять квартиру Григоровича.) Снова – все чины, доклады начальников, дать руководящие указания – и в адмиралтейский манеж, где выстроить всех служащих.