Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
В некотором отношении Караулов был того же корня, что и Пешехонов, – чужой тут. Как Пешехонов при всём своём журнальном редакторстве оставался простоватым мужичком, так и Караулов, несмотря на думское членство и когда-то филологический факультет, оставался казацким рубакой.
Уж теперь приехал Пешехонов в Таврический – решил и другие накопившиеся деда делать. Четыре дня назад он здесь начинал и отсюда ушёл добровольно к живой жизни в городской район, – и вот уже отпал от них до омертвления их, здешних: вся здешняя жизнь и суета теперь казались ему почему-то – теневыми, придуманными, ненастоящими.
Это впечатление ещё усилилось, когда узнал от знакомых, что Милюков и Гучков, главные члены правительства, только вчера объявленного, сегодня уже подают в отставку!
Ну, кругом голова! И правительство – теней.
Да верная-то власть была – Совет депутатов, конечно. Туда нужно было Пешехонову во-первых в автомобильный отдел, такой отдел был и в комиссариате, и что-то между двумя отделами показалась ему какая-то тёмная смычка, не воровали ли автомобили; он решил, своих не предупредив, нагрянуть тут с контрольными вопросами.
Потом надо было ему найти Керенского и как министру юстиции передать обнаруженный в бумагах охранки список провокаторов – не главных, но принесшие студенты отметили одного, кто, по их сведениям, устроился работать в Военную комиссию к Гучкову.
Однако Керенского нигде он найти не мог. Думал – не сидит ли на Исполнительном Комитете Совета, заседающем непрерывно. Как бы не так, сказали – он никогда тут не бывает, полностью перешёл в правительство.
А зато тут раздавали горячий ужин, кстати и поел. За столом сидели свои товарищи, все знакомые, и прели в прениях. Было у Пешехонова и тут дельце. Он сел к столу между ними и спросил у Цейтлина, что за чушь говорят: приходят в комиссариат и просят разрешения на открытие печатного органа, да разве такое требуется?
– А как же? – сказал Цейтлин. – Было такое постановление. Только с разрешения Исполкома.
Пешехонова заворошило. Но он сдержался и попросил разрешение – себе, на свой журнал «Русское богатство».
– Это сейчас, – сказал Цейтлин, – устроим.
Протянул руку – на столе уже лежали, оказывается, готовые такие бланки, вписал «Русское богатство», подписался за секретаря – и протянул Нахамкису подписать за председателя.
Тот подписал.
Пешехонов почувствовал, что его заливает горячим. Он взял ещё один такой пустой бланк, отсел, вписал другое, новое, название своего журнала, «Русские записки», дал по пути Капелинскому подписать за секретаря, и подошёл к председательствующему Чхеидзе, попросил тихо:
– Николай Семёныч, подпишите, пожалуйста.
Чхеидзе глянул, ни слова не говоря подписал.
И тогда в приливе Пешехонов закричал на всё заседание, прерывая его:
– Да вы что, товарищи!? Вы нас – и завоеваний Девятьсот Пятого года хотите лишить?! Даже при царской власти с тех пор не требовалось разрешение на периодические издания! Кто хочет – тот издавай. А теперь – у вас…?
Заседание молчало. Чей-то голос отговорился смущённо:
– Ничего не поделать, Алексей Васильич. Низы – требуют. Какая ж это будет революция – если всякая правая газета и выходи?
398
Сразу после освобождения крестьян Елпифидор Парамонов пришёл в Ростов-на-Дону из Великороссии, с севера, пешком, в лаптях. А через полвека сыновья его Пётр и Николай были среди богатейших людей Ростова, воротилы многих дел, и особенно мукомольных, на берегу Дона воздвиглась пятиэтажная мельница братьев Парамоновых, оборудованная по новейшему слову. А парамоновский особняк на Пушкинской, известный всему Ростову, был как дворец или даже как замок, за высоким каменным забором. Николай по внезапно пришедшей догадке мог встрепенуться среди ночи и гнать на автомобиле заключать новую сделку. (Корила жена: «Неужели нам мало?») Но не в одно только миллионерство ушла энергия братьев: Пётр был председатель ростовского биржевого комитета, а когда в середине войны Гучков создавал повсюду военно-промышленные комитеты, то председателем ростовского стал Николай Елпифидорович. Он ещё более брата дорожил славой оппозиционного прогрессиста, но ещё и мецената, хотел стать южнорусским Третьяковым, гремел на весь Юг, даже издавал запрещённые книги, за что отсидел короткий срок, – и это ещё добавило ему славы среди интеллигенции. Имена братьев Парамоновых то и дело пестрели во всей южнорусской печати, а в прошлом году член ростовской управы Костричин, вождь местного Союза русского народа, в своём мерзком «Ростовском листке» назвал Петра Парамонова «мародёром тыла и грабителем», имея в виду задержку муки на складах для спекулятивного взвинчивания цены, – и братья Парамоновы подавали на Костричина в суд за клевету. В ходе суда ещё возникало и обвинение, что Парамоновы продают муку в Германию, но это повисло без доказательств, однако по клевете Парамоновы дело проиграли (и поклялись раздавить этого Костричина в лепёшку). Вся прогрессивная ростовская общественность и печать была за Парамоновых, было к ним сочувствие и кое-кого из властей, вот градоначальника Мейера, – и братья Парамоновы, с их могутой, также и телесной, ростом дюжим, вырастали в крупные фигуры против петербургской власти.
А тут-то – и грянь революция, как нельзя кстати!
После бешеного успеха её в Ростове – вечером 2 марта Парамонов с Зеелером в особняке Мелконовых-Езековых энергично составляли Ростово-Нахичеванский Гражданский комитет. Чтобы включить представителей всех главных общественных организаций и слоев населения, ему предстояло распухнуть за полусотню. Поздно вечером уже пришли и представители от студенческого революционного комитета и от рабочей группы. Но эти последние сразу потребовали себе в особняке отдельное помещение, отдельно совещались и объявили, что не желают объединяться с капиталистами – сюрприз! – а у них будет свой отдельный Совет рабочих депутатов.
Не поверил Парамонов в такую нелепицу, ну конечно завтра уговорим, что они без нас? А ещё ж катились к ночи новые сведения из Петрограда, уже никакой не думский комитет и не Родзянко, а создано стабильное Временное правительство, – и это по-новому освещало и задачу ростовского устройства. На утро 3 марта назначили градоначальнику Мейеру, что приедут к нему на новое совещание, чтобы собрал главных чинов.
Очень беспокоило состояние Новочеркасска. Но утром и донской официоз вышел с полным составом новостей, и окружной атаман Граббе тоже подчинился революции! И теперь это всё поплывёт по станицам, просвещая и тупые казачьи мозги. Ура, казаки обезврежены!!
Поспав полночи, Парамонов ступал теперь по градоначальству как Хозяин города, ревниво посматривая, кого тут Мейер собрал. А с ним в свите были снова – Зеелер, двое городских голов и несколько левых думских гласных. (Ещё же стояла задача, как чистить или вовсе разогнать ростовскую городскую думу: на всю Россию только и было две правых думы – в Одессе и в Ростове, нигде больше такого безобразия.)
Итак: наша задача – безболезненное укрепление новой власти. Признаёт ли администрация обязательными все веления Временного правительства?
Мейер первый заявил, что – полностью признаёт. Но начальник гарнизона генерал-лейтенант Кванчхадзе уклонился от прямого ответа: он – только военный, не его дело рассуждать о правительстве, он будет выполнять приказы атамана, какие придут. Затем и прокурор окружного суда Юргенс высказался, что он не компетентен со строго юридической точки зрения. Это уже очень взволновало присутствующих, ибо походило на сговор. Тревоги добавил и нахичеванский голова Попов: что он не может дать никаких обязательств без общего решения своей думы.