Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
О! придут лучшие времена, и ты, и твоя страна будут сторицею вознаграждены за все страдания. Нельзя падать духом, христианство учит нас верить до последнего вздоха. Впереди – ещё воссияет светло, и Бог ещё воздаст сторицею за страдания монарха.
Вон, погибла, растерзана Сербия – это кара за то, что они убили своего короля и королеву.
Не может быть, чтобы Господь судил и России такой жребий.
Когда не хватает человеческого соображения и человеческих сил – высокие души имеют свой выход, – выход в веру! И Александра – умела отдаваться этому возносящему порыву в небо. Чем было вокруг темней и сдавленней – тем ярче сиял над ней небесный колодец. Это были минуты – и часы – мистического экстаза, когда дано было ей видеть другим, высоким зрением!
Он отрёкся – но может быть именно так он и спас царство сына! Незапачканная корона ещё вернётся на чистую голову сына!
Ещё наступят хорошие времена, поворот к свету. Ещё наступят великие и прекрасные времена для всей России! Чует сердце – это всё не кончится так просто и уныло. Бог с небес – пошлёт помощь.
Недаром наступает сегодня Крестопоклонная неделя!
Когда недостаёт человеческого соображения – открывается путь, доступный лишь избранному пониманию: чудо!
О мой герой! Мы снова увидим тебя на престоле, вознесенным обратно твоим народом. Ты будешь коронован – самим Богом, на этой земле, в своей стране!
Вот говорят: после отречения люди вне себя от отчаяния. И среди войск – начинается движение протеста. Они все – обожают своего Государя. Я чувствую: армия восстанет! – и вознесёт тебя снова на трон!
415
С «Петропавловска» потребовали от имени команды арестовать на «Кречете» старшего лейтенанта Будкевича, которому они почему-то не верят. Почему?… И – как этому противиться, если требует, волнуется целый дредноут?
Сухопутные команды потянулись с утра сегодня в порт, желая видеть адмирала, желая иметь у себя совет депутатов.
На обширной припортовой площади перемешались солдаты, матросы, слышались «ура».
Непенин до девяти часов принял матросских депутатов, выслушал. Приказал приготовить для их собрания в столярной мастерской чаю и хлеба.
После девяти принял офицеров, пришедших с сухопутными частями. Дал разрешение сухопутным полкам «сорганизоваться».
Понятно было, что надо протянуть немного времени, пока сюда дойдёт благодетельное влияние новой власти, даже сегодня ещё могут успеть сюда депутаты Думы. Ведь в Ревеле посланием Керенского почти восстановлен порядок. (И комендант возвратил оружие полиции и жандармерии.) В Петрограде уже опубликованы оба манифеста об отречении.
Но в последнюю ночь не выдержал флот! Этих убийств (ещё все подробности их, ещё все имена не были известны на «Кречете») – нельзя было отодвинуть из памяти, но не момент был и упрекать матросских депутатов или даже задумывать кару. В этом и трагичность революционных убийств: они не судимы, не оспоримы, даже не требуют извинений: убили – и убили, всё, не повезло кому-то.
Надо было широким сердцем понять смущенье этих тёмных людей, всегда обделённых социальной справедливостью, и чью-то злую предрассветную телеграмму с угрозой убить самого адмирала, – надо было видеть всю широкую картину начавшегося освобождения России и в этой картине удержать Балтийский флот до просветления.
Больше всего изумлялся Непенин этой матросской вспышке при правоте своего поведения: ведь он не пытался обманывать, он всё объявлял матросам тотчас, как узнавал сам, он первый из крупных военачальников признал революционное правительство, – а всё пошло так, как если б он упирался за царя до последнего. Почему? За что погибли его офицеры?
На такие вопросы революция никогда не отвечает, уверенная в своей правоте.
Но и Непенин не пошатнулся в своей правоте. И в правоте своих горячих приближённых – Черкасского, Ренгартена, Довмонта. Если кто был неправ, то неправ был тот, кто столько лет затягивал своё сопротивление прогрессу, свободному развитию, слиянию всех русских людей как равных граждан.
Но это всё ещё исправится, дали бы только срок. Сам Непенин же исправит у себя во флоте.
Похоронит своих мертвецов.
Однако с каким же лицом теперь смотреть на матросский строй – и в каждом подозревать убийцу?
Вдруг – в двенадцатом часу передался какой-то слух, не радиограмма, а слух, да как? через вестовых, со смущением, что будто… будто… на городской площади командующим флотом объявили – начальника минной обороны вице-адмирала Максимова!
Ренгартен, краснея, доложил Непенину как полный вздор.
Что за, правда, вздор? как это матросы в городе сами могут объявить нового командующего?
Но не успели ни удивиться, ни посмеяться, – через 10 минут по набережной подкатил автомобиль с красным флагом – и из него направились на «Кречет» – сам дюжий Максимов, с ним рядом – непенинский же штаб-офицер для поручений капитан 2-го ранга Лев Муравьёв (декабристская фамилия!) и несколько матросов, очень злобно глядящих.
Так все вместе они и ввалились к Непенину, матросы со сжатыми бровями и губами, руки на карабинах, Муравьёв с весьма бесстыдным независимым видом, а Максимов с блуждающей – или даже блудливой? – улыбкой на крупном лице. Адмиралов оставили одних, и Максимов руки разводил, объяснял с сильным чухонским акцентом:
– Вот, Адриан Иваныч! Только что я был арестован, сейчас возведён в командующие флотом, а завтра буду повешен.
Не рассказал, как же так: из-под ареста и сразу в командующие? Что-то им обещал?
– Отказаться – счёл невозможным, чтобы не подорвать боеспособность флота.
Матросы оставили их не вовсе одних, за дверью стояли, нависали.
Непенин сидел в полном изумлении. До позавчерашнего дня его мог сместить только Государь. Но вот Государь сместил себя сам. Не сразу можно было представить, кому теперь подчинялся командующий Балтийским флотом. Правительству и даже морскому министру подчинения не существовало. Да в новом правительстве морского министра вовсе нет, а по совместительству Гучков, но Гучков в эти самые часы по телеграфу вызвал к себе в Петроград контр-адмирала Кедрова, начальника дивизиона миноносцев Рижского залива, вызвал, не спрашивая мнения командующего и, очевидно, задумывая тоже какое-то назначение. Гучков вообще-то был единомышленник всех младотурок, но проверять и поддерживать единомыслие сейчас невозможно было по телеграфу.
Однако что-то надо было решать.
Однако что же решать, если «Павел I», откуда всё вчера началось, уже разослал по всем кораблям радиотелеграмму: не выполнять распоряжений Непенина, а только Максимова?
На «Павле» был такой «центральный комитет депутатов кораблей».
Нет, сдать власть Непенин не может – это компетенция правительства.
Но и помешать – как он может?
Как бы Непенин ни думал, но власти у него уже не осталось.
Однако она оставалась на его плечах и на сердце.